Миры Айзека Азимова. Книга 4

— Для меня оно значило все! Оно изменило мою жизнь. Не забудьте, Элайдж, что до той минуты я, если не считать недолгих лет детства, ни разу не прикасалась к мужчине… вообще ни к кому, кроме моего мужа. И к мужу я прикасалась очень редко. Конечно, я видела мужчин в трехмерном телеизображении, рассматривала их и так ознакомилась со всеми физическими особенностями мужчин, с каждой телесной их подробностью. И в этом смысле мне узнавать было нечего. Но у меня не было причин думать, что один мужчина при прикосновении чем-то отличается от другого. Я знала ощущение от кожи моего мужа, от его рук, когда он принуждал себя прикоснуться ко мне, от… от всего. Мне не приходило в голову, что с другим мужчиной может быть иначе. Прикосновения моего мужа не доставляли мне никакого удовольствия, но я его и не ожидала. Какое удовольствие доставит мне прикосновение моих пальцев к этому столу? Ну, разве что он приятно гладкий. Соприкосновение с моим мужем было частью ритуала, который он изредка исполнял, поскольку так было положено, и он, как порядочный солярианин, совершал все, чего от него ожидали, по календарю и часам, на протяжении стольких-то минут и в манере, предписываемой благовоспитанностью. Но и только. Он никогда не обращался за разрешением на ребенка, хотя этот периодический контакт имел целью половой акт, и мне кажется, не испытывал к такой возможности ни малейшего интереса. А я слишком благоговела перед ним, чтобы по собственной инициативе попросить разрешения, хотя это было мое право.

— Теперь, вспоминая, — продолжала Глэдия, — я понимаю, что мой сексуальный опыт был поверхностным и механическим. Я ни разу не испытала оргазма. Ни разу. О существовании чего-то такого я узнала из некоторых книг, но описания только запутывали меня, а к тому же все эти книги импортировались — в солярианских книгах секс вообще не упоминается, — и они не внушали мне доверия. Я принимала их за вычурные иносказания. Не могла я испробовать — во всяком случае успешно — и аутоэротизм. Кажется, мастурбация — обиходное слово. То есть я слышала это слово на Авроре. На Солярии, естественно, никакие вопросы пола никогда не обсуждаются, и ни одно слово, связанное с сексом, в приличном обществе не употребляется. Впрочем, приличное общество там — единственное, и никаких других не существует. Почерпнутые мной отрывочные сведения ничего толком не объясняли. И хотя я несколько раз пыталась следовать описаниям, но тут же останавливалась. Запрет, наложенный на прикосновение к человеческой плоти, делал даже собственное мое тело чем-то запретным и неприятным. Порой я задевала рукой бок, закидывала ногу на ногу, ощущала прикосновение колена к колену, но это были случайные касания, и я их не замечала. Но превратить процесс прикосновений в источник сознательного наслаждения — это было совсем другое. Все мое существо восставало против этого, и потому наслаждение не приходило.

Она помолчала.

— И я ни разу не подумала, что прикосновение может принести радость при других обстоятельствах. С какой стати я подумала бы так? Откуда взялась бы подобная мысль? Так было, пока я не коснулась тогда вашей щеки. Не знаю, почему я это сделала. Я почувствовала прилив нежности к вам, потому что вы спасли меня от обвинения в убийстве. И к тому же запрет касался вас не полностью. Вы не были уроженцем Солярии. Вы не были — простите меня — подлинным мужчиной. Вы были порождением Земли. Внешность у вас была человеческая, но короткий срок жизни и склонность к инфекциям позволяли отмахнуться от вас как в лучшем случае от недочеловека. И вот, потому что вы спасли меня и по-настоящему мужчиной не считались, я могла прикоснуться к вам. И более того: вы смотрели на меня не с враждебностью и отвращением, как мой муж, и не с отработанным равнодушием, с каким смотрят на трехмерное изображение. Вы находились прямо передо мной на расстоянии протянутой руки, и глаза у вас были теплыми, полными сочувствия. И вы даже вздрогнули, когда моя рука потянулась к вашей щеке, я это заметила.

Она снова помолчала.

— В чем тут дело, я не знаю. Прикосновение было таким коротким, а физическое ощущение ничем не отличалось от того, которое я испытала бы, прикоснувшись к мужу, к другому мужчине и даже к другой женщине. Но это не ограничивалось физическим ощущением. Вы были рядом, вы обрадовались ему, я замечала у вас все признаки… нежности. И когда ваша кожа и моя — моя рука, ваша щека — соприкоснулись, мне показалось, что я дотронулась до ласкового огня, и он пробежал по пальцам, по руке, и я вся запылала. Не знаю, как долго это длилось — хотя, конечно, не более одной-двух секунд, — но время для меня остановилось. Со мной случилось что-то, чего я прежде никогда не испытывала, и вспоминая, много времени спустя, уже узнав его, я поняла, что испытала почти оргазм. Я попыталась скрыть…

Бейли, не осмеливаясь взглянуть на нее, покачал головой.