Миры Айзека Азимова. Книга 2

— Мне, конечно, только пятьдесят пять, но вот ноги… Я уже не работник, верно? У нас в семье трое, и норма рассчитана на троих работающих. Когда у меня случился удар, об этом следовало заявить, тогда бы норму снизили, но меня бы отправили на Шестьдесят раньше времени, а Арбин с Лоа не захотели. Ну и глупо — пришлось им надрываться на работе, пока ты не появился. Все равно на будущий год меня заберут. Ходи.

— В будущем году будет перепись?

— Угу. Ходи.

— Погоди! И никому не разрешается жить дольше шестидесяти? Никаких исключений?

— Только не для нас с тобой. Верховный министр живет полный срок, блюстители тоже, и некоторые ученые да те, у кого особые заслуги. Мало кому разрешают. Где-то десятерым в год. Да ходи же ты!

— А кто это решает?

— Верховный министр, само собой. Ты будешь ходить или нет?

Шварц встал.

— Чего ходить — тебе мат в пять ходов. Моя королева берет твою пешку и ставит тебе шах; тебе придется отойти на g1, я хожу конем на е2 и ставлю тебе шах; ты отступаешь на f2, моя королева ставит тебе шах на е3; ты отходишь на g2, моя королева идет на g3, загоняет тебя на h1 и ставит тебе мат на h3. Хорошая была партия, — машинально добавил Шварц.

Грю уставился на доску и с воплем смел ее со стола. Светящиеся фигуры покатились по газону.

— Всю голову мне заморочил своей проклятой болтовней, — орал Грю.

Но Шварц его не слушал. Теперь его заботило только одно: во что бы то ни стало избежать Шестидесяти. Когда Браунинг сказал: «Пусть мы стареем, но погоди — лучшие годы еще впереди…» — Земля могла прокормить биллионы людей. А теперь лучшее, что впереди — это Шестьдесят. И смерть.

Шварцу было шестьдесят два года.

Шестьдесят два…

Глава 12 Убийственный разум

Шварц методически все обдумал. Если он не хочет умирать — надо уходить с фермы. Если он останется здесь — начнется перепись, а это смерть.

Итак, с фермой надо расстаться. Но куда идти?

Было еще то место в Чике — больница, наверно? Там за ним ухаживали. А почему? Потому что он — «интересный случай». Но ведь он не перестал быть интересным больным, да еще и говорить научился; теперь он сможет им рассказать о своих симптомах, а раньше не мог. Даже про Образы сможет рассказать.

А может, такое внутреннее зрение есть у всех? Как бы узнать? Окружающие этим даром не обладали — ни Арбин, ни Лоа, ни Грю. Шварц точно знал. Они не могли сказать, где он сейчас, если не видели или не слышали его. Да разве сумел бы он обыграть Грю в шахматы, если бы тот…

Кстати, шахматы у них очень популярны, а в них нельзя было бы играть, будь у всех внутреннее зрение.

Значит, он феномен — психологическое чудо. Не очень-то весело быть феноменом, зато на этом можно выжить…

А если его новая идея правдива? Если он не болен амнезией, а пришел из другого времени? Тогда он не только экстрасенс, а еще и пришелец из прошлого. Исторический феномен, археологический феномен — разве можно убивать такого?

Если только ему поверят.

Вот именно, если поверят.

Тот доктор поверил бы, это точно. В то утро, когда они с Арбином поехали в Чику, Шварц весь зарос щетиной — он прекрасно это помнил. А потом борода расти перестала, наверное, с ней что-то сделали. Значит, доктор видел, что у Шварца на лице росли волосы.

Разве это не знаменательно? Грю и Арбин никогда не брились. Грю как-то сказал, что волосатые морды бывают только у животных.

Значит, надо идти к доктору.

Как его звали? Шект? Да, точно, Шект.

Но Шварц так плохо знал этот страшный мир. Если уйти ночью и двинуться напрямик, можно забрести не туда, попасть в радиоактивную зону — кто их знает, где они. И Шварц, с храбростью отчаяния, отправился в город средь бела дня прямо по дороге.

На ферме его ждут только к ужину — за это время он уйдет далеко. У них в голове нет его Образа — никто его не хватится.

Первые полчаса Шварц был на верху блаженства: впервые он испытывал подобное чувство с тех пор, как попал сюда. Наконец-то он действует, наконец восстал против обстоятельств. И теперь у него есть цель — это не то что бессмысленный побег там, в Чике.

Да, не так уж плохо для старика. Он им еще покажет.

И вдруг он стал посреди дороги — в голове возникло нечто забытое им. Чужой, неизвестный Образ, тот, на который Шварц наткнулся, идя к сиянию на горизонте, когда его перехватил Арбин. Образ, который следил за ним с министерской дачи.

Теперь он снова был здесь, позади него, и следил.

Шварц прислушался — как иначе можно описать то, что он сделал? Образ не приближался, но был как-то связан с ним. В Образе чувствовалась настороженность и враждебность, но желания напасть не было.

Выяснилось и еще кое-что. Преследователь не должен терять Шварца из виду, и он вооружен.

Шварц невольно оглянулся, нетерпеливо вглядываясь в горизонт.

Образ сразу изменился.

Он колебался, нервничал, сомневался в собственной безопасности и в успехе своего предприятия, в чем бы оно ни состояло. Стало еще яснее, что он вооружен, как будто преследователь раздумывал — применять ему оружие в случае крайности или нет.