Мировой разум

А теперь на минуту представим себе, что все порождения нашего сознания получают самостоятельное (quasi-субстанциональное) существование, - и тогда любое движение нашей мысли станет чем-то вроде Логоса для всего создаваемого нами мира, чем-то вроде Божественного слова, создающего и перестраиваюшего всю эту вселенную.

(Попутно заметим, что химеры, порождаемые нашим вымыслом, могут и не подозревать о существовании того, кто их создал: так ни лилипуты, ни Гулливер - инобытие самого автора в их диковинном мире - не имеют ни малейшего представления о породившем их Свифте...)

Возвращаясь к основной теме заметим: Мировой разум должен представлять для нас в точности то же, что преставляет собой человеческое сознание по отношению к порождаемым им сущностям. Его деятельность должна обнимать собой всю историю природы, и, как каждое новое озарение художника способно изменить контуры всего порождаемого им сюжета, каждое движение Метаразума должно вести к преобразованию не только нашего настящего, но и всего нашего прошлого.

Но вместе с тем важно понять, что, как воля человека не в состоянии изменить течение внутриклеточных процессов, движение Мирового разума не в состоянии вершить произвол "внутри" земной истории. Ведь вся она сводится в точку Его бытия, а следовательно, едва ли проницаема для него. В пределах же этой точки полноправным субъектом остается единственно человек; только его руками, только его гением может создаваться что-либо. Поэтому любое движение Мирового разума может проявиться только в каком-то абсолютно трансцендентном измерении, которое, образно говоря, лежит между смежными точками временной вертикали, только между "смежными"

реальностями.

Несколько упрощенно это можно представить в виде какого-то бесконечного ряда вполне законченных историй человеческого рода и даже всего материального мира в целом, каждая из которых должна отличаться от всех других:

A-B-C-D-E-F...;

A1-B1-C1-D1-E1-F1...;

A2-B2-C2-D2-E2-F2...;

A3-B3-C3-D3-E3-F3...;

и так далее.

При этом каждая из них будет представлять собой что-то совершенно трансцендентное по отношению ко всем другим, совершенно непроницаемое для других начало.

Именно поэтому каждая из них неизбежно должна представать перед ее субъектом не только как одна не знающая сослагательного наклонения сущность, но и как единственно возможная. Полный же ряд всех этих отличных друг от друга "единственно возможных"

сюжетов и должен составить собой собственную историю Мирового разума.

Мы говорим несколько упрощенно, ибо здесь речь должна идти не только об изменении структуры того физического (причинно-следственного) потока, который формирует собой стрелу времени, но и об изменении метрики всего пространства.

Поэтому-то в каждой дискретной, замкнутой в себе истории материального мира субъект разума каждый раз может оказаться в каком-то ином пространственно-временном пункте в каком-то новом обличии.

Нам трудно представить, как может меняться наша же собственная история с каждым нашим переходом в смежный пространственно-временной континуум.

Фантазия может рисовать самое невообразимое. Но - вот одна из вполне возможных гипотез.

В каждой новой истории причины и следствия, формирующие ее структуру, не могут изменяться произвольным образом. Трансформация всей действительности, скорее всего, должна быть подобна каким-то непрерывным топологическим преобразованиям, при которых обязана сохраняться в неприкосновенности причинно-следственная связь между смежными точками событий, из которых и складывается течение времени.

Одним из самых простых примеров таких топологических преобразований является доступное каждому ребенку искусство оригами, искусство складывания каких-то фигурок из обыкновенного бумажного листа: строгая связь между всеми смежными его точками остается неприкосновенной, но конфигурация плоскости меняется до неузнаваемости.

Вот точно так же из-вне направляемое преобразование всей материальной истории может никак не затрагивать причинно-следственную связь между отдельными событиями нашей жизни. Но ведь скрытое содержание любого из них определяется совсем не физической его сутью, но в первую очередь энергией того нравственного импульса, который порождал его. И, как непрерывность топологических изменений оригинала может завершиться какой-то совершенной неузнаваемостью результата, так даже при сохранении в абсолютной неприкосновенности физической сути истекших событий общая логика нравственной истории в этом надвременном потоке может меняться в самых невероятных пределах.