Мировой кризис

— Милорд позвольте рекомендовать: подполковник Свечин, Василий Константинович, из главного управления Отдельного корпуса жандармов, следователь по особым делам. У него есть вопросы…

— Я владею английским, — упреждая вопрос Джералда, сказал господин Свечин. — Ваша светлость, мне неприятно вас тревожить, вы гость, но служба есть служба. Дело действительно крайне, крайне серьезное, способное даже затронуть отношения между нашими державами.

— Присаживайтесь, — ответил недоумевающий лорд Вулси. — Могу я осведомиться, каковы причины… Настоящего визита?

— Ваша светлость, по сведениям, некоторое время назад вы сталкивались с тайной организацией, именующейся «Сионским приоратом». Меня интересует любая информация об этих людях. Персоналии, связи, потенциальные возможности и прочее.

— По сведениям? — кашлянул Джералд и перевел взгляд на Баркова. Тот не смутился:

— Я обязан был рассказать о кладе на Рейне. Понимаете, обязан! Подполковник, объясните его светлости…

* * *

Тем временем в ресторации «Виктории» играла музыка, сияли электрические лампы, забранные в стеклянные плафоны в виде цветов золотистых лилий, постояльцы отеля и зашедшие с улицы любители хорошей кухни вкушали плоды трудов французских и итальянских кулинаров, составлявших немалую часть доброй славы гостиницы. Развлекательная программа не вызывающая, а вполне скромная — фортепиано, скрипка и романсы, никаких вульгарных цыган и медведей. В «Виктории» останавливается консервативная публика.

Концессионеры и мсье Вершков расположились за одним из лучших столиков справа от сцены, резервированных за гостями номеров-люкс бельэтажа. Зал полон, много военных, семейные пары, коммерсанты, чиновники. Обстановка самая комфортная, не отличишь от лучших заведений Парижа и Вены,

Сдружившийся с Тимоти Прохор научил техасца пить русскую водку, которая, особенно с надлежащими горячей и холодной закусками, ничуть не хуже хваленого виски с Островов, а то и многим лучше — нет противного сивушного запаха, напрямик именуемого мсье Вершковым «керосиновым». Монброн, еще за время предыдущего посещения России пристрастившийся к волжской и каспийской рыбе, угощал замаринованной в белом вине севрюгой доктора Шпилера. Предчувствовавший недоброе настороженный Ойген и не менее мрачная Евангелина ограничились чаем и десертом.

Что-то происходило, и это «что-то» имело непосредственное отношение к общему делу концессионеров, но никакое «волшебство» не позволяло поднять завесу — разбуженные два года назад неведомые силы направляли действия других, совершенно незнакомых людей, выстраивающих здание истории своими руками. По камушку, по кирпичику.

Разговор не складывался, обсуждать странный визит Баркова и невзрачного господина в котелке никто желания не испытывал, рано или поздно всё разъяснится, так зачем строить умозрительные предположения? Ева слушала музыку, из-под полуприкрытых век наблюдая за певицей в кремовом платье, шумели только Тимоти с Прохором, причем оба разговаривали на безобразном вавилонском наречии, которое искренне считали благородным французским языком. Но, что характерно, друг друга понимали на диво хорошо.

Нежданная суета началась со стороны двустворчатых дверей с зеркальными стеклами, ведущими из ресторана в холл гостиницы. Возникший тихий шум походил на нарастающий морской прибой. По рукам пошли листки, похожие на экстренный газетный выпуск, слышались потрясенно-недоумевающие вскрики, некоторые военные поднялись со своих мест и едва не бегом направились к выходу. На сцену выскочил конферансье, прервал девушку в кремовом, что-то прошептал ей на ухо. Певица закрыла лицо ладонями.

— Merde… — Тимоти первым обратил внимание на возникшую сумятицу. — Прохор, что такое? Пожар?

— Не похоже.

Вершков быстро оценил обстановку, приметил мальчишку, раздававшего всем желающим листки, покинув стол, выхватил один.

Прочитал. Перекрестился.

— Да что… — повторил Тимоти. — Война?

Зал в общем порыве встал и запел, господин, сидевший за фортепиано, взял первые аккорды. Было видно, что часть дам, присутствовавших в ресторане, плачут.

— Государственный гимн, — громко шикнул Прохор. — Мадам, мсье, надо встать!

Иностранцев пробрало до костей — подхваченная разноголосым хором мелодия, торжественная и, как казалось, печальная звучала не гимном, а молитвой, да и была таковой в действительности. Едва отзвучали последние ноты, посетители начали спешно расходиться, остались лишь постояльцы «Виктории» и несколько господ в статском.

— Мсье Вершков? — выдавил потрясенный увиденной сценой Робер. — Я… Мы… Это…

— Вот, сударь! — Прохор вытянул руку, в которой был зажат одностраничный выпуск «Санкт-Петербургских ведомостей», отпечатанный всего полтора часа назад,

— Я не читаю на русском!

— Дайте, — потребовала Евангелина. Пробежалась взглядом по строчкам, на католический манер коснулась большим пальцем лба, губ и груди. — Пресвятая дева… Это манифест императора об отречении!

— Отречении? Каком?! Почему?!