Наука, чтобы выжить, должна была послушно служить руководству страны и даже лично верховному ее правителю, который любил приближать к себе тех или иных ученых. Примером такого приближения являлся биолог академик Т. Лысенко, который по воле Сталина внедрял «марксизм» в биологию, противопоставлял «истинную советскую генетику» буржуазной. Многие советские экономисты с энтузиазмом обосновывали «преимущества» социализма, «мудрость» вождя всех времен и народов, выстраивали искусственную систему доказательств эффективности планового хозяйства и госсобственности в противовес рыночной экономике. Обосновывались «сознательное применение экономических законов социализма», построение нового общества и его хозяйственного механизма «на единственно научной основе» и т. д. Марксизм-ленинизм был объявлен истинной наукой, наукой всех наук, а коммунизм – наивысшим благом для всего человечества.
Без учета мнения вождя, интересов правящей номенклатуры ни один обществовед не мог и рта раскрыть. Ценились и поощрялись лишь такие специалисты, которые придерживались ортодоксальных или
Честных ученых либо арестовывали и ссылали в ГУЛАГ (Н. Кондратьев, А. Чаянов, А. Вайнштейн, М. Кубанин, Я. Кваша, В. Красовский и др.), либо они вынуждены были сменить темы исследований и заняться чем-то менее острым и современным, например старой историей. А ведущие «партийные» экономисты и официальные чиновники из правительственных ведомств радостно провозглашали, что переход к социализму – первой фазе коммунизма – уже вскоре будет успешно завершен, деньги будут благополучно ликвидированы, торговля окончательно перейдет на бартерный обмен, а главные страны капитализма вот-вот останутся позади по всем социально-экономическим параметрам.
Многие советские экономисты с энтузиазмом провозглашали, что мы самые лучшие, передовые и прогрессивные, что социализм – самый передовой общественный строй, а советская экономика – самая эффективная в мире. Однако становилось все более очевидным, что в зависимости от текущих партийных решений одни и те же люди вчера утверждали одно, сегодня – другое, а на завтра говорили что-то третье.
Безнравственность и карьеризм стали обычным делом не только в партийно-хозяйственной, но и в научной среде, где расширялись и закреплялись слепой догматизм и консерватизм мышления, лояльность к режиму.
Советская экономическая наука оказалась бессильной понять подлинную природу экономики и общества СССР, реальные механизмы их развития, чрезмерную заидеологизированность экономической политики и общественного сознания, она во многом утратила способность к критике, не отличала ложь от правды, вступила на путь конформизма и раболепного одобрения и «обоснования» любых решений, спускаемых «сверху». Экономическая наука, пришедшая из прошлого в наши перестроечные и трансформационные дни, оказалась неспособной понять суть нынешнего перехода к рынку, считая его не революционным шагом вперед, а чуть ли не дорогой в никуда, и призывала к частичному возврату в прошлое, к восстановлению элементов старой, советской экономической модели.
Многие считали, что новое общество, которое создавалось в СССР, должно быть идеальным с точки зрения как эффективности производства, так и уровня народного благосостояния. Темпы роста производства искусственно форсировались для доказательства «преимуществ» нового общественного строя. Выступая на январском (1933 г.) Пленуме ЦК ВКП(б), И. Сталин говорил: «Осуществляя пятилетку и организуя победу в области промышленного строительства, партия проводила политику наиболее ускоренных темпов развития промышленности. Партия как бы подхлестывала страну, ускоряя ее бег вперед» [25] .
Другой партийный «вождь», М. Калинин, обратился к своим слушателям со словами: «Вы должны толкать и возбуждать промышленность, как дрожжи, как микроб-возбудитель» [26] .
Темпы роста производства, основанные на официальных данных, казались тогда очень высокими, свидетельствовавшими о явном успехе нового общественного строя. (Так они и воспринимались в мире, особенно на фоне глубокого экономического кризиса 1929–1933 гг. на Западе.) По этим данным, например, национальный доход страны с 1928 по 1940 г. возрос почти в 4,5 раза; капитальные вложения – в 6,7; промышленное производство – в 5,8 раза. Однако в действительности