Мировая экономика

Данные табл. 11 свидетельствуют: до 1988 г. неуклонно наращивалась доля тяжелой промышленности, затем она стала снижаться, несколько увеличились доли легкой и пищевой промышленности. Однако все это происходило на фоне начавшегося спада всего промышленного производства.

Таким образом, в процессе развития советская экономика не только стала замедлять темпы роста, но и столкнулась с феноменом последовательного наращивания неэффективной, даже уродливой структуры, явно перекошенной в сторону тяжелой промышленности, производства ради производства. Неэффективность усугублялась по причине, во-первых, расточительного использования ресурсов, во-вторых, несбалансированной отраслевой структуры производства.

Это явилось результатом огромной стратегической ошибки – выбора для «реального социализма» нерыночного, команднораспределительного механизма хозяйствования. Главными чертами этого «социалистического» экономического механизма были, во-первых, его затратный, ресурсопожирающий характер, во-вторых, экстенсивный тип развития, ориентированный прежде всего на количественный рост, наращивание масштабов производства, в-третьих, невосприимчивость к нововведениям, к НТП вообще.

Для того чтобы добиться успеха в выполнении плановых заданий, предприятию было достаточно получить от государства не очень напряженный план, но полное обеспечение всеми видами ресурсов. Предприятие не несло никакой ответственности за обеспеченность своего производства ресурсами, за сбыт произведенной продукции, которая также распределялась по плану, и за новые инвестиции. Финансовое положение предприятия было застраховано государством, у которого оно лишь просило и требовало все новых ресурсов без рыночного принуждения к их экономии.

Такому типу экономического механизма и развития вполне были адекватны сложившиеся в стране система и политика оплаты труда. Директора предприятий заботились в первую очередь о выполнении плановых заданий, о максимизации валовой продукции и содержали на своем фонде оплаты труда скрытые излишки рабочей силы. В то же время они не были заинтересованы в экономии на трудовых издержках и распределяли выплаты из фонда оплаты труда и поощрительных фондов среди своих работников более или менее поровну независимо от количества и качества произведенной продукции и реального трудового вклада.

Заработная плата в СССР, как правило, вообще не была связана с трудом и его результатами. Она зависела от должности работника, тарифов и ставок, устанавливаемых командно-распределительной системой.

В послевоенный период подлинным бичом производства стала текучесть кадров: люди меняли место работы в поисках более высокой оплаты труда. Однако повсеместно уровень заработной платы был настолько низким, что не создавалась реальная мотивация к качественному труду.

При плановом трудоустройстве неизбежно возникала сверхзанятость, избыточная численность рабочей силы. Уровень вовлеченности рабочей силы в производство был беспрецедентным. Именно этим объяснялись отсутствие безработицы и одновременно серьезная диспропорция между числом созданных рабочих мест и наличием рабочей силы, а также хроническая аритмия в ее использовании. По оценке Т. Заславской, от 5 до 15 % работников на большинстве предприятий были лишними, их держали «на всякий случай». Значительная часть работников (25–30 %) была занята тяжелым физическим трудом (для сравнения: в США и Японии – 4–5 %).

Теперь вернемся к анализу фонда накопления в национальном доходе СССР. В соответствии с официальными данными, норма накопления в СССР возросла с 9,0 % в 1913 г. до 17,2 % в 1925–1926 гг. и до 25–27 % в послевоенный период. Однако в действительности этот показатель был значительно выше. При оценке средств производства, военной продукции и строительства в реальных ценах норма накопления достигала почти 40 %. Нафонд потребления приходилась значительно меньшая доля, чем та, которая складывалась в западных странах. Под давлением централизованных плановых указаний население СССР практически становилось жертвой, принесенной на алтарь производства, темпов его роста. С точки зрения нормальных критериев оптимальности это был хронический дисбаланс.

Другим хроническим структурным дисбалансом в экономике СССР, неразрывно связанным с первым, было соотношение между двумя подразделениями общественного производства – производством средств производства (I) и предметов потребления (II) в масштабах всего народного хозяйства (о соотношении групп «А» и «Б» в промышленности уже говорилось). Согласно официальной теории, роль которой выполнял марксизм-ленинизм, в основе развития любой экономики лежит «закон» преимущественного роста производства средств производства (I подразделения) по сравнению с ростом производства предметов потребления (II подразделения), хотя это не доказано ни экономической историей, ни практикой ни одной страны в мире, за исключением СССР.

Слепо придерживаясь названного «закона», ЦК КПСС и Госплан СССР постоянно задавали преимущественные темпы роста средств производства, включали их в обязательные к исполнению показатели годовых и пятилетних планов. Все это делалось прежде всего для поддержания высоких темпов экономического развития, создания мощной индустриальной базы, обороны и самообеспеченности страны.

В директивах XV съезда ВКП(б) (1927 г.) говорилось: «Здесь следует исходить не из максимума темпа накопления на ближайший год или несколько лет, а из такого соотношения, которое обеспечивало бы длительно наиболее быстрый темп развития». И далее: «В соответствии с политикой индустриализации страны в первую очередь должно быть усилено производство средств производства, с тем чтобы рост тяжелой и легкой индустрии, транспорта и сельского хозяйства, т. е. предъявляемый с их стороны производственный спрос, был в основном обеспечен внутренним производством промышленности СССР. Наиболее быстрый темп развития должен быть придан тем отраслям тяжелой индустрии, которые подымают в кратчайший срок экономическую мощь и обороноспособность СССР, служат гарантией возможности развития и в случае экономической блокады ослабляют зависимость от капиталистического мира и содействуют преобразованию сельского хозяйства на базе более высокой техники и коллективизации хозяйства» [13] .

Подобного рода установки сохранялись практически вплоть до развала СССР. Помнится, как в 1963 г. Госплан Украинской ССР решил сделать исключение для своей республики, в годовом республиканском плане отошел от общепринятой нормы и не предусмотрел преимущественного роста для группы «А» промышленности. Госплан СССР, получив этот план, даже не стал его рассматривать как не соответствующий «теории» и отправил обратно в Киев на доработку.

В результате Советский Союз среди развитых в экономическом отношении стран мира, очевидно, был страной с самым высоким удельным весом продукции I подразделения. Это означает, что СССР производил в расчете на единицу произведенных конечных потребительских благ наибольшее количество средств производства (в большинстве своем промежуточных товаров, полуфабрикатов), т. е. имел самую неэффективную экономику среди этих стран. Однако сторонники «закона», как правило, не понимали этого и порой выдавали преимущественный рост производства средств производства за врожденное «преимущество социализма» как системы, хотя на деле подобного рода «закон» вполне уместно считать законом убывающей эффективности производства.

Мы уже отмечали, что в СССР доля I подразделения была заметно выше, чем в любой стране с рыночной экономикой, несмотря на более низкий уровень экономического развития, и достигала 64 %. Доля отраслей группы «А» в промышленности СССР составляла 75 % (в США – 65 %). Это означает, что объем продукции группы «А» в советской промышленности был в 3 раза больше, чем группы «Б». Подобный же разрыв между двумя этими группами промышленности по капвложениям вдвое превышал их разрыв в объеме производства.

Таким образом, нерыночная советская экономика имела явно несбалансированную структуру, которая в отраслевом аспекте характеризовалась неразумно высоким удельным весом отраслей, производящих средства производства, особенно отраслей тяжелой промышленности. В результате в конце 70-х – начале 80-х годов Советский Союз уже производил больше, чем США, каменного угля, нефти, железной и марганцевой руды, кокса, стали, чугуна, стальных труб, металлорежущих станков, дизельных локомотивов, пиломатериалов, цемента, железобетонных конструкций и т. д., но серьезно отставал от США по общему объему производства и особенно по наукоемкой, высокотехнологичной продукции, по техническому уровню и эффективности производства. Например, отставание по производству электроэнергии на АЭС составляло 3 раза, пластмасс – 5 раз. Особенно значительным было отставание в производстве и практическом применении компьютеров и других изделий электронной промышленности.

В структуре советской экономики особенно значительным был удельный вес добывающей промышленности, отраслей, производящих промежуточное сырье и простую инвестиционную продукцию – стройматериалы и оборудование. В производстве простых, неконкурентоспособных и ненаукоемких продуктов команднораспределительная экономика действительно достигла огромных результатов и не знала соперников в мире. Почти все эти продукты поглощались на внутреннем рынке в результате планового, бартерного распределения по отраслям и территориям. Так создавался антураж скромного и непретенциозного, но в то же время вполне обеспеченного образа производства и жизни. Все более или менее необычное и эксцентричное связывалось с Западом и отнюдь не было результатом собственного научно-технического прогресса.

В промышленности СССР формировались зоны неэффективного производства, которые не могли компенсироваться зонами растущего эффективного производства, связанными напрямую с НТП. Примерами неэффективного производства могут служить добывающая промышленность и в известной части машиностроение. Так, по мере усложнения условий добычи полезных ископаемых требовалось все больше дополнительных затрат. В 1974–1984 гг. затраты на тонну прироста добычи нефти увеличились на 70 %, затраты на добычу топлива удвоились; с середины 60-х до середины 80-х годов удельные затраты на добычу железной руды утроились. Средняя глубина нефтяных скважин за эти 20 лет увеличилась вдвое. Сдвиги в перемещении добывающей промышленности в труднодоступные районы страны привели к тому, что доля вложений в районы Дальнего Востока возросла на 50 %, а Западной Сибири – на 1/3. Это объясняется не только усложнением горногеологических условий добычи, но и необходимостью формирования социальной инфраструктуры.

На машиностроительных заводах страны расширялось и укреплялось натуральное самодостаточное хозяйство. Вместо специализации производства, которая прогрессировала на аналогичных заводах в странах с рыночной экономикой, в СССР создавались крупные комплексы с собственной ремонтной базой, производством собственного литья, заготовок, поковок, инструмента и т. д., т. е. с вспомогательным производством. Все это негативным образом влияло на производительность труда, эффективность и конкурентоспособность производства. И несмотря на многочисленные «решения партии и правительства», дела со специализацией советского машиностроительного производства не улучшались: заведомо неэффективное вспомогательное производство все расширялось, коэффициент специализации не повышался.

На фоне этой картины особый случай представлял военно-промышленный комплекс СССР. Здесь были сконцентрированы лучшие кадры специалистов и рабочих, самый совершенный технический аппарат в виде машин и оборудования. Здесь была жесткая дисциплина труда, четкая организация производства и самая высокая оплата труда в промышленности.

Непроизводительные с экономической точки зрения военные расходы превышали 20 % ВНП страны, а доля военной продукции в общем выпуске советского машиностроения составляла более 40 %. На военные цели уходила третья часть производимого в стране металла, 20 % топлива. Напомним, что в Германии и Японии высокие темпы экономического роста в значительной мере были обусловлены практическим отсутствием военных расходов, в СССР же огромные военные расходы стали серьезным фактором сначала снижения, а затем и прекращения экономического роста.

Некоторые западные исследователи (Ван Брабант, И. Бирман и др.) считают избыточные военные расходы чуть ли не главной причиной падения темпов экономического роста, проигрыша соревнования с капитализмом и развала экономики в СССР. На наш взгляд, причиной падения темпов экономического роста является отсутствие внутреннего саморазвития в СССР, заданность развития извне, на основе планов, органическая несрабатываемость, неэффективность и самопожирание советской экономики, точнее советской нерыночной командно-распределительной экономической модели, не содержащей механизма конкуренции, мотивационного механизма к производительному и качественному труду и, что самое главное, к научно-техническому прогрессу.

10.3. Основные этапы развития советской экономики

После количественного анализа темпов и пропорций развития советской экономики рассмотрим эту проблему с позиций реальной экономической истории бывшего Советского Союза, чтобы понять, почему, казалось бы, процветающая экономика закончила свой путь так скоро (по историческим меркам) и так бесславно.

Сразу же после октябрьского переворота 1917 г. экономика страны попала в тиски военного коммунизма. По существу, это была безумная попытка методом революционной кавалерийской атаки быстро реализовать на практике теоретические идеи Маркса о ликвидации рынка и товарно-денежных отношений, заменив их прямым продуктообменом. Параллельно решалась задача ликвидации буржуазии как класса с помощью ее якобы естественного могильщика – пролетариата. В целом это была фанатичная попытка искусственно насадить великую социальную утопию.

Период «военного коммунизма» характеризовался насильственным изъятием у крестьян зерна и других продуктов в пользу городских жителей, национализацией, а также введением карточной системы. Идея содружества рабочего класса и крестьянства, серпа и молота была развеяна в пух и прах явно антикрестьянской направленностью политики Ленина.

Многие жесткие государственные административные структуры, созданные во время Первой мировой войны в Германии и России, послужили прообразом управления экономикой страны и ее планирования большевиками в годы «военного коммунизма». Образно выражаясь, можно сказать, что вся управленческая инфраструктура большевиков вышла из пепла Первой мировой войны.

Если быть точным, то борьба с рынком началась не в 1918 г. и не большевиками, а в 1915 г. буржуазно-помещичьим царским правительством.

Военно-административные методы управления, введенные в годы Первой мировой войны в России, проявились особенно ярко в 1915 и 1916 гг. в практике продразверстки, направленной прежде всего на насильственное изъятие овса для нужд кавалерии, хлеба и некоторых других продовольственных продуктов с помощью военизированных отрядов. В 1915 г. были введены твердые цены на казенные сделки по овсу и другим зерновым, а также издан закон, разрешающий вводить запреты на местный вывоз зерновых и даже их реквизицию. Хлебные губернии были опоясаны заставами и запретами, другие же губернии оказались без притока хлеба и иных продуктов питания.

Временное правительство в 1917 г. не только восприняло эту практику, но и значительно расширило ее. В марте 1917 г. им было принято постановление, состоящее из двух частей:

1) об обеспечении снабжения государственных и общественных учреждений, путей сообщения, заводов и предприятий, работающих на нужды обороны, металлами и топливом;

2) об учреждении общегосударственного Продовольственного комитета для выработки общепродовольственного плана под руководством Министерства земледелия.

Позднее, в июне 1917 г., были созданы Экономический совет и Главный экономический комитет (ГЭК) для выработки «общего плана организации народного хозяйства и труда, а также для разрешения законопроектов и общих мер по регулированию хозяйственной жизни». Это были прообразы будущих ВСНХи Госплана, созданных большевиками после октябрьских событий.

Временное правительство ввело государственную монополию на зерно и уголь, что означало насильственное отчуждение этих товаров по твердым ценам в общегосударственный фонд для дальнейшего распределения. Стоял вопрос не только о расширении продразверстки, но и о введении в стране обязательной трудовой повинности, принудительном синдицировании, государственном установлении цен и заработной платы, об отказе от свободы торговли.

В декабре 1917 г. был создан Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), началась широкомасштабная национализация не только бывших ранее частными заводов, фабрик и мелких мастерских, не говоря уже о торговле, банках, но и земли. Идейный противник большевиков Г. Плеханов предупреждал, что реализация идеи национализации земли приведет к установлению в России «экономического порядка, лежащего в основе всех великих восточных деспотий», что большевизм – это «китайщина», «антиреволюционный», «реакционный» поворот колеса русской истории к азиатскому способу производства.

Друг юности Ленина Ю. Мартов, один из создателей социал-демократической партии России, еще в 1918 г. писал, что «ужас берет при мысли, как надолго в сознании народов будет скомпрометирована социалистическая идея» [14] . Другой противник большевиков, известный российский экономист Б. Бруцкус, писал в 1922 г.: «Марксистский социализм отрицает рынок и рыночные цены как регуляторы производства, как регуляторы распределения производительных сил… Совершенно очевидно, что экономическая система, которая не располагает механизмом для приведения производства в соответствие с общественными потребностями, несостоятельна. Стремясь преодолеть «анархию капиталистического производства», социализм может повергнуть народное хозяйство в «суперанархию», по сравнению с которой капиталистическое государство являет собой картину величайшей гармонии» [15] .

В годы «военного коммунизма» в стране было введено жесткое государственное бюрократическое управление всей экономикой, стали разрабатываться планы производства и распределения отдельных продуктов, составляться балансы зерна и топлива. В 1920 г. был утвержден план ГОЭЛРО – план электрификации России. К концу года уже около 2/3 промышленных предприятий в стране было национализировано. Темпы национализации в 1918–1920 гг. были намного быстрее темпов приватизации в 1992–1998 гг., да и сам процесс национализации был более радикальным.

Впервые в мировой истории государство ликвидировало огромную массу частных собственников, частных производителей и возложило на себя целиком и полностью задачу по организации и управлению всей экономикой страны. Всерьез и надолго одним из возможных критериев социально-экономического развития СССР стал показатель доли социалистического (или государственного) сектора в хозяйстве, который стал быстро расти.

Ликвидация денег, отмена рынка и товарно-денежных отношений привели к масштабной натурализации экономики. Социализация и натурализация экономики – важные последствия большевистской революции 1917 г.

Однако в результате Первой мировой войны, Гражданской войны и национализации объем производства и численность рабочей силы в России резко сократились. Национальный доход в 1921 г. составил лишь 44,7 % уровня 1913 г., промышленное производство попросту рухнуло (падение в 7 раз), продукция сельского хозяйства уменьшилась на 1/3, а численность рабочих в промышленности – на 45 %. Война, социализация и натурализация экономики привели к распаду финансовой и денежной систем страны.

Как писал в 1925 г. советский экономист Д. Кузовков, «пролетариат и его идеологи уже исторически выработали в себе отрицательное отношение к деньгам как символу капиталистической эксплуатации; в последние же годы перед революцией это отношение было еще более углублено дезорганизацией денежного обращения. При таких настроениях среди пролетариата легко случилось, что дезорганизация денежной системы, постепенное отмирание денег и появление натуральных отношений стало рассматриваться не как величайшее несчастье, свалившееся на голову поглощенного борьбой пролетариата, а как положительное явление, которое знаменует собой новый шаг вперед в борьбе против капитализма; начавшаяся натурализация хозяйства, созданная разложением финансовой системы и денежного обращения, была принята и приветствовалась как переход к безденежно-плановому хозяйству» [16] .

Вчерашние полуграмотные рабочие и крестьяне заняли кресла директоров заводов и фабрик, руководителей различных организаций, ведомств и министерств. Они управляли примитивным производством и продуктообменом, руководствуясь не знаниями или профессионализмом, а классовым чутьем и «сознанием масс», внутренней убежденностью в своем превосходстве.

В это же время были созданы Госплан, Наркомат труда, другие экономические наркоматы, включая отраслевые, т. е. прототип будущей сталинской политической и экономической иерархии, советской структуры управления и централизованного планирования. Советский экономист И. Рейнгольд писал в 1930 г., что в годы «военного коммунизма» каждая отрасль промышленности «работала на «государственный котел», получая определенное задание, и не должна была заботиться об обеспечении процесса воспроизводства; государство и его регулирующие органы должны были дать все необходимое, передвигая материальные ценности из одной отрасли в другую и отмечая эти передвижки лишь бухгалтерскими записями» [17] .

Полная натурализация хозяйственных отношений в стране (лишь 7  % хозяйственных связей опосредовались деньгами), плюс огромная денежная эмиссия привели к значительному обесценению рубля, а следовательно, и налогов. Взимание налогов становилось все более бессмысленным. Поэтому специальным декретом решено было их отменить в начале 1921 г., но декрет не успел пройти процедуру утверждения, так как был введен нэп, хотя Наркомат финансов специальным циркуляром уже прекратил взимание всех налогов в денежной форме.

Надо отдать должное Ленину, который признал поражение революции в годы «военного коммунизма» и настоял на переходе к нэпу. В целом же в борьбе против рынка большевики потерпели тяжелое политическое и экономическое поражение.

Как сказал Ленин, «военный коммунизм» в России провалился. В 1921 г. он писал: «Мы рассчитывали – или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета – непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку» [18] .

Л. Троцкий видел в «военном коммунизме» нормальное бытие. Выступая на Московской общегородской партконференции в марте 1920 г., он говорил: «Именно на принудительном общественнообязательном труде и стоит все советское строительство. Социалистическое общество строится на основах коллективного принуждения класса, на труде общеобязательном» [19] .

Помимо Ленина и Троцкого, известных своим экстремизмом, теоретиком «военного коммунизма» был и Н. Бухарин. В работе «Экономика переходного периода», датированной маем 1920 г., он писал, что «переход от капитализма к социализму совершается через концентрированную мощь пролетариата – рычаг пролетарской диктатуры… на основе коренного изменения в отношениях собственности. Другими словами, экспроприация экспроприаторов и должна быть содержанием социализирующего процесса» [20] . Но в ходе этой социализации должна быть заплачена огромная цена, включающая «физическое уничтожение элементов производства… Речь идет здесь, с одной стороны, об уничтожении вещественно-материальных элементов производства, с другой – людских его элементов» [21] .

Как видно, и Бухарин был вполне заражен фанатизмом и экстремизмом.

В 1921 г. в стране была введена новая экономическая политика (нэп), означавшая частичный возврат к рынку, сочетание рынка с планом.

Период нэпа (1921–1928 гг.) начался с замены продразверстки продналогом, с развития товарных отношений между городом и деревней. В результате в стране возник рынок, появилась мотивация к труду, были ликвидированы многие административные излишества, столь характерные для «военного коммунизма».

Возврат к рынку не мог не сказаться на оздоровлении экономики. Индивидуальные крестьянские хозяйства получили право свободно торговать своими продуктами. Был разрешен наемный труд. Торговля не только возродилась, но и стала расцветать. В промышленности образовывались тресты и другие хозрасчетные объединения. Был ослаблен государственный административный контроль над экономикой. Естественно, что экономика страны стала сразу же набирать силу. В результате всего лишь за семь лет – с 1921 по 1928 г. – промышленное производство возросло более чем в 3 раза, сельскохозяйственное – примерно в 2 раза, а национальный доход утроился. За весь советский период эти темпы были рекордными.

Однако партаппарат и государство сохранили в своих руках все созданные ранее рычаги административного управления экономикой. Более того, вся крупная промышленность оставалась государственной собственностью.

И тем не менее надо признать, что нэп как целостная или комплексная система не сложилась. Да она и не могла сложиться, так как у Ленина не было и не могло быть четкой концепции социалистического рынка, или товарно-денежных отношений в условиях социализма. Против нэпа выступали и многие его сподвижники. Более того, Ленин считал нэп временным отступлением и вовсе не призывал к ослаблению государственного и партийного контроля над экономикой и обществом. После X съезда партии он даже призывал сохранять терpop. Он писал: «Величайшая ошибка думать, что нэп положит конец террору. Мы еще вернемся к террору, и террору экономическому» [22] . Жизнь очень скоро подтвердила ленинский прогноз.

Все это приводит к выводу, что на деле было два Ленина: один – неистовый революционный фанат, другой – трезвый прагматик, допустивший нэп. Эта раздвоенность вождя в мыслях, действиях, да и в характере после его смерти найдет отражение во всей советской истории и особенно в работе ЦК партии.

Уже в 1925 г. правительство вновь стало вводить контроль над ценами, а кредиты выдавать в административном порядке. Начиная с 1926 г. командно-административная государственнораспределительная система стала интенсивно укрепляться, плановое начало и авторитарный централизм все более завоевывали плацдарм в экономике и обществе, ослабляя роль товарно-денежных отношений и рынка. Началась реорганизация ВСНХ, усилилось его административное вмешательство в экономику, укреплялись Госплан СССР и ЦК ВКП(б). Рынок вытеснялся на обочину, а его место занимали прямые централизованные указания, что производить и кому распределять. Детальные плановые задания трестам, спускаемые «сверху», практически ликвидировали хозяйственную самостоятельность предприятий, делали ненужными и даже наказуемыми всякую их инициативу и предприимчивость, если она выходила за рамки, определенные «сверху».