Мировая девчонка

Турецкий удивлялся точным выводам этой девочки. Мировая девчонка, что говорить? Он там, у матери, еще при первой встрече, так Люсе и сказал. Ты — мировая девчонка и постарайся оставаться ею столько, сколько можешь. А получилось прямо по Кольке-«справедливому». Значит, не один он так думает…

— Люсь, а тебе было бы очень обидно, если бы вместо тебя поехал Платон Базыкин?

— Вот если б Коля, я бы и не возражала. Или Генка, у него хорошие языковые данные. Только Генкин отец и сам может его отправить куда угодно, в любой колледж. А Платошке-то — зачем? Это же бред! Не станет он там учиться. Там же именно учиться надо. Или унесется, сломя голову, чтоб только подальше от папаши своего крутого! Да у нас же все знают об этом, дядя Саша. А он мечтает поступить на подготовительные курсы при МАДИ. Поэтому я и считаю, что все угрозы в мой адрес — это чья-то бредовая выдумка. Ну, пусть попугают, если им нравится. Не станут же убивать из-за этого?

«Ах, девочка, девочка… — огорченно думал Турецкий. — Как для тебя все ясно и просто! Кабы мне твою уверенность… Нет, тут далеко не все так примитивно, как тебе кажется… А за что убивают у нас, дай тебе Бог узнать как можно позже. И не на примерах твоих близких…»

— Меня другое очень беспокоит, дядя Саша…

— Что именно?

— Я за маму свою боюсь.

— Это почему же? Разве есть причины?

Турецкий предполагал, о чем может подумать девочка, но хотел услышать это от нее самой: головка-то у нее «варит» в правильном направлении. Однако он уже замечал, что, высказывая свое мнение по поводу тех или иных событий, она невольно упускает то, что представляется ей как будто неважным. Не понимая в силу своего не столь уж и великого возраста, ну, и жизненного опыта, естественно, что в отдельных, якобы незначительных мелочах и может гнездиться главная для нее опасность. Которая внешне вроде бы незаметна, но она-то есть, вот в чем беда…

— Не знаю, дядя Саша, явных причин вроде бы нет. Но у меня складывается такое ощущение из всех разговоров вокруг Франции, что где-то этот вопрос уже решен, а мое несогласие — это мелкое препятствие, которое легко отодвинуть в сторону.

— Это каким же образом? И где решили твой вопрос? Что тебе известно?

— Да в окружном департаменте и решили… Там же Базыкин — свой человек. Все эти реконструкции и ремонты вне всяких очередей — это его рук дело. И он считает, что все теперь ему прочно обязаны. А тут какая-то сопля, — она усмехнулась, — его не слушается! Прохор, ну, Володька наш, так и сказал: «Подотрут тобой, Маха, и оглянуться не успеешь. А тебе это сильно надо? Напрягает, что ли?»

— Ну, Прохор — мне понятно, это хулиган Прохоров, да? А Маха?

— Так я же — Махоткина. А Маха — короче.

— Ну, что ж, я смотрю, хорошие у тебя друзья: все предостерегают, а вот помочь что-то никто не торопится?

— А что они могут и зачем им, дядя Саша? По логике вещей они правы. Да и какая от них помощь? Я за маму боюсь.

— Ты это уже говорила. Но — почему? В чем причина? Сильно волноваться будет? Со здоровьем у нее плохо?

— Нет, тут другое… Не знаю, может, я все насочиняла — у меня есть такая манера: выдавать придуманное за действительное.

— Интересно. Так что?

Турецкий почувствовал, что, возможно, сейчас и должно прозвучать то самое главное, о чем девочка не решалась до сих пор говорить. Тем более дома, при матери.

— Ну, сами представьте, — рассудительным тоном взрослой женщины заговорила Люся, — после всех явных и мнимых угроз, после предупреждений Крысовой и классной, разве решится кто-то… к примеру, избить меня? Чтоб я потом долго лечилась и никуда не могла уехать? Всем же сразу станет понятно, от кого исходили угрозы, правда? И кто организовал это дело, кто в нем заинтересован. А это, вы сами говорите, уголовное преступление. Так захочет ли рисковать Базыкин своей репутацией до такой степени? Известно ведь уже и в департаменте, и у нас в школе, чего он добивается! Нет, я уверена, меня трогать не станут. И мстить будут не мне, а маме, вот кому. Дядя Саша, я и кино смотрю, и в телеке видела, и представляю себе, как нечаянно какая-нибудь машина вдруг сбивает человека, от которого хотят избавиться. Вы и сами, наверное, знаете. И тогда вопрос с моей поездкой будет решен в один миг и окончательно. Если с мамой случится даже небольшое несчастье, если она пострадает, пусть и несильно, я же никуда не поеду. Это понятно даже Платошке! Я останусь с мамой, и ее ни за что не брошу. А они наверняка об этом знают.

«А девочка-то мудрей, чем я думал, — сказал себе Александр Борисович, стараясь оставаться спокойным и не высказывать своего восхищения. — Ах, молодчина! Ведь она же абсолютно права…»

— С мамой говорила об этом?

— Боюсь…

— Но почему?! — вот этого уж никак не мог понять Александр Борисович.

— Если я вам скажу, что моя мама излишне доброжелательна к людям, причем ко всем, вы мне поверите?

— Не знаю, возможно… Но у меня как-то не создалось такого впечатления.