Миразмы о Стразле

Стали к могиле подходить, землёй в неё швыряться. С торжественными мордоплясиями, будто не они минуту назад о чём-то своём перешёптывались. Одна тётка с задних рядов так вообще анекдоты своей сестре рассказывала и семечки грызла, на снег сплёвывая. А сейчас, гляньте на кикимору, подошла к могиле, в кулаке земелька, а морда важная, будто её главной в экспедиции до Венеры назначили и жезл дали венерианских плеч касаться. Не люблю фальши. Уж если решила санекдотить, так ты вперёд пропихнись и всем расскажи, а не втихаря, с задников. Все бы посмеялись. Не исключая бабусю Иволгу. Улыбнулась бы из гроба, блеснула бы зубным железом в тёплых солнечных лучах. Тускло и зловеще. Анекдотики бабуся обожала, в особливости похабные. В детстве моём много таких сказывала. Интересная была личность, хоть и пизданутая. Пизданутые, они все интересные, потому что искренние и им похуй на мнение других. Эти качества и добавляют в людей интереса, это я вам точно говорю. Подобные люди отталкивают и тут же привлекают, словно голая красивая баба, час как помершая, без внешних телесных повреждений. Хочется, а поздняк. Хотя… нет! Или же?.. А если никто не узнает?.. Подхожу к могиле с землицей и рожей, чванливой до отупения. Задираю подбородок, выпячиваю челюсть. На всех смотрю свысока. А на гроб бабуси Иволги вообще как на говно. Слышу, хихикают. Кто-то фыркнул, кто-то плюнул смешком, кто-то в открытую хохотнул. Действительно, каким надо быть тупым, чтобы нанимать тамаду, если даже на похоронах можно повеселиться?

В бабусину пещеру прикатили, поминки закатили. Через час ужрались свиньями. Кто-то лихо запел: “Поминки, поминки, у нашей у Маринки!”. Многие подхватили. Многие пустились в пляс. Мотив-то знакомый, танцевальный. Далее как обычно. Началась развесёлая поминальная гульба.

Вечером дождался кита. Еду. Зима. За окнами черным-черно. Пьяная тоска. Встаю. Пошатываясь, иду к китоводу. Хочу поговорить с ним о проблеме тамады на похоронах. Именно сейчас важно его мнение: нужно ли хоронить тамаду на похоронах? Преодолеваю китово брюхо по длине, заглядываю в шоферюгину кабину – китовод, рыжий в синем свитере с ломаным белым узором, отсутствует, а на водиловой сидлухе сама бабуся Иволга обретается! В руль вцепилась своими клешнями, на меня обернулась и зубы свои железные обнажает:

– Сука ты сука, Стразлёнок, – скрипит мстительная старуха. – Я к тебе со всей душой, а ты меня пизданутой кличишь?! Ну держись, пиздюк сопливый!

И руль резко влево. Выебон – в лучших традициях бабуси. Автобус бросает дорогу и падает вниз. Вниз! Дорога с деревьями срываются вбок! Пытаюсь удержаться. Куда там! Зинками прямо в лобовуху. С хрустом. Лезвие боли протыкает арбуз. Вскрик. Мой? Всё.

Пизда ты, старая пизда.

Венерианский расслабон

Безмятежно питаюсь вечерней едой. Затрелилась и задёргалась моба. С кнопочного разрешения говором наполнилась. Отчаянно шипящей и торопливо шепелявой. Шш-фф-шш-фф-шшш. Ф-ф. Ш-ш. Замыслил: Телефонировала ужратая в соплину радиостанция с антенной, вырванной собутыльниками. Или очень злой ёж, которому медведь оглоблей вышиб 2-3 зубья. Или огромно-великанский паучище-лохмачище вроде Висконсия. Обогатился сотовиком и по номерам трубит, случайно сгенерированным в его чайнике, симулируя одного из нас: “Нашфы кефифы ш шамым нифким пфофефом. Нушен тофко ваш пашпот и фаш мофг. Ффкушшный и шшощщный моффг! И фопа фаша нам нуфна!”. Или… Но звякал не паучище, не бухая радиостанция, не или… а бухой Архив. В трезвости его речевые дефекты едва заметны, если слух не напрягать. В бухоловстве заметны, даже если не напрягать. Звучит, словно родился, долго жил и воспитывался в закрытой общине хронически пьяных французов, частично обезубенных.

Акцент паука-кредитора изобразить письменно тяжковато. Речь узюзившегося Архива изобразить письменно нереально. В бесконечных наплывах-наслоениях шипения и обильной пене шепелявенья различались островки-огрызки внятности: “…фомп фломалфа…”, “…Хофдей пифа пинёс, пиходи… “…пиходи, сука, блядь…”, “…пиздец, блядь!..”, “…ты пидёшь?.. Сука, блядь, алье?!”. Маты Архив произносил на удивление звучным и прекрасным голосом.

– Лады, сука, блядь, иду, – согласился.

В пьяном угаре Архив вполне мог навалять системнику или цинично избить монитор. После звякнуть кому попало и попросить осмотреть сломавшийся комп (“…не фнаю, щё он не флющаефса…”). Кому попало потому, что я шарил в компах поболее Архива. На чуть поболее. Я знал словосочетания “кэш-память” и “тактовая частота”. А он не знал. И мы оба не знали значений этих слов.

Когда-то Архив плотно боксировал нескоко гадов. Не нарушая графика. На Гробывском ежегадном соревновании забил второе местечко. Но вскорости увлёкся молотой розочкой и на депах разосрался с тренером. Начал житуху с чистого листа, завязав со спортом и развязав со спиртом. К молотой то возвращался, то уходил от неё. Дни текли своим чередом.