Миражи искусства

«Надо ль, не надо, каждый…»

Надо ль, не надо, каждый сам упрямо стремится

к частной своей остановке.

Среднее тем хорошо, что оно подчас бывает иль толстым,

иль тонким.

Из-под иного иная, имея иные расчёты, сбегает к иному.

Не очень-то редко иной, от иной возвратясь, не находит

ни дома,

ни кроме.

Пеной нахмурилась кружка, сердясь на разлившего

цельную бочку.

Кое-что ставится там на попа,

где не ставится точка.

Радость иная обманчива, если иной на иное посмотрит иначе.

Иное, то, что прикрыто иным иль иною,

не скроешь иначе.

Ноги несут, собственно, только остатки того, что считается телом.

Разницы много всегда между

пакостным словом

и конченым делом.

Не меньше иного стул устаёт иногда под иною,

иначе сидящей.

Реже уносится пыль, если ветер, бывает,

застрянет в колодце иль в чаще.

Тесная связь у попа со случайной монашкой

успела застрять

между нами.

Съехать немедленно в сторону

вовсе не сложно,

едучи быстро

и прямо.

Боль не снимается, если пронзаешься

новою сильною болью.

То, что иное, иные часто и быстро находят

себе

не во здоровье.

Быка за рога нелегко притянуть на что-то иное,

поскольку их – двое.

Иная, играя с иным, без рогов,

предпочесть бы хотела иное.

Становится очень печальным хотя бы лишь то,

что разрыто

кротами.

Живые страшны уже тем,

что не стали пока

мертвецами.

Между иною с иным иные часто находят

возможным иное.

Иначе смотрит иной на иную,

если не то ей.

В уставшей строке отсутствие буквы

равняется дырке в штакетном заборе.

Иному до светлости мыслей дожить

удаётся —

с прибытием бедствий

и горя.

Некто иной-преиной, снявши однажды очки,

иную увидел иначе.

С той-то поры иным уж и кажется он

совершенно иным,

хоть и зрячим.

Если зашёл, но выходишь, то, стало быть, здесь,

у дверей,

и живёшь постоянно.

Более-менее умное,

если ещё и живое,

иному

не кажется странным.

Иной, иное имея в виду побольше

иметь от иной

по-иному,

случай не упускает иметь на рогах у себя,

ином,

ещё и солому.

Через проезжую часть перейдя,

не ищут дорогу

оглядкой.

Чья-то случилась беда, – значит,

с тобою пока

всё в порядке.

Зачем я здесь?..

Исповедь кота, живущего в квартире

Приляг ещё поспать,

мой чёрный хвост.

Такой же я скруглён

как и раскос.

Легко устать от дел

бросаясь в край.

А взгляд в расщелину —

одна игра.

Не уничтожится

ничто своё.

Как перевёрнуто

житьё-бытьё!

Кто я? Что я теперь?

Зачем я здесь?

Я непременно нужен

кому-то весь.

Пустым хождением

пониз дверей

не выжечь умыслов

на тьму вещей.

В глазах надежда

всегда близка.

Кому-то – верится,

кому – тоска

Теплом не светится

ни стол, ни стул.

Кто не согрет собой,

тот не уснул.

Не в счёт отдельное,

что – в долгий ряд.

Зовут по имени,

чем всё круглят.

Заботы терпкие

болванят кровь.

Хоть нету призраков,

нет и основ.

Я был как многие —

служа уединению.

Всегда внутри него

огромное стремление.

Оно порою комом

цепляется в загривок.

И цели нет дороже —

стать

      максимально зримым.

Своих искал везде я,

по всем углам.

Так было много их,

но только – там.

Воспоминания —

как сон и бред…

Под шкурой зыбятся

то вскрик, то след…

Я был помноженный

на них, кто – там.

Цвет моего хвоста

усвоил хам.

Он прокусил мне то,

чем ловят звук;

но злиться я не стал:

хам сел в испуг.

Откуда что взялось:

шла речь о ней.

Как на беду он был

неравнодушенней.

Ну, значит, прокусил;

а через раз

ему какой-то жлоб

размазал глаз.

Мы после виделись

всего тремя зрачками.

Существеннее то,

которое

          мы

             сами.

М-да… чьи-то мнения…

Пусть, как должно бывает,

хоть чёрная, хоть серая

меж нами пробегает.

Не леденит судьба

во всём привычном.

Знакомое – чуждо.

Чужое – безразлично.

«Оденься в камень…»

Оденься в камень.

Приляг на дно.

И жди обмана —

в бистро, в кино.

Хотенья мене,

чем больше круча.

Уснувший гений —

оно и лучше.

«Серые туманы…»

Серые туманы

родины моей.

По-над океаном

небо – голубей.

Звёздочка упала.

Звёзд – ещё немало.

Звёзды притуманенные

пляшут словно пьяные.

«Всё, что ещё от меня осталось…»

Всё, что ещё от меня осталось, —

то – что есть; – не такая уж малость!

Немотный и твёрдый, в пространствах пустых

я странствую, вечностью меряя их.

Чтоб уцелеть на путях неизведанных,

служу лишь себе, терпеливо и преданно.

Только и дела всего у меня, что грановка

моей ипостаси: грановка-обновка.

Лечу или падаю, всё мне едино.

Лучшая грань – от толчка в середину.

Не остаётся сомнений: удар что надо.

Ещё не разбит я! и то – мне наградой.

Хоть гранями всё моё тело изрыто,

я не ропщу; – они мне – прикрытье.

Новые сшибки – раны на ранах;

ими шлифуются прежние грани.

Сбитой, отшлифованный, я и внутрях

твёрд и спокоен будто бы маг.

Тем и довольствуюсь в ровном движении.

В радость мне встречи, желанны сближения.

Нету в них умыслов; только судьба

их преподносит, блуждая впотьмах.

В том её действенность и непреложность:

редко в пустом возникает возможность.

Рядом ли дальше чей путь проискрится,

это всего лишь намёков частицы…

Выгоды есть и в бесцельном движении:

вызреет случай войти в столкновение…

Всё, в чём я сущ и одарен судьбою,

то всё – во мне; – и – прервётся со мною.