Мираж черной пустыни

Сегодняшний парад должен был стать самым большим и значительным из всех, которые когда-либо устраивались в Кении, а Артур на нем — самой главной фигурой. Глаза всех обитателей колонии, как будто бы все пятнадцать лет они только этого и ждали, будут обращены на него, когда он будет официально объявлять об открытии недели торжеств. Это станет первым шансом в его жизни утвердить себя.

Красная ленточка была натянута поперек главной улицы Найроби, и в определенный момент Артур, возглавлявший парад верхом, должен был промчаться галопом вниз с высоко поднятой саблей наголо, перескочить ленточку и разрубить ее на глазах сотен зрителей, тем самым обозначая переименование Центральной дороги в авеню Лорда Тривертона.

Артур очень нервничал. Большие трибуны, сооруженные по обеим сторонам дороги между отелем Стенли и почтой, были заполнены официальными лицами и приглашенными почетными гостями. Его мать леди Роуз уже сидела под специальным навесом, безмятежно улыбаясь, как королева. Рядом с ней его отец сидел под портретом короля. Мальчик знал, что отец будет следить за ним критическим холодным взглядом, под которым Артур рос, боясь его и обожая.

Но гораздо более важным для Артура в этот день было не порадовать своего отца, а показать себя Эллис Хопкинс, которая владела вторым по величине ранчо в Кении и поэтому занимала почетное место на одной из трибун, где публика сгорала от нетерпения.

Эллис Хопкинс было двадцать два года, она не отличалась ни красотой, ни шармом, но была чем-то вроде легенды в Восточной Африке, в одиночку справляясь с девяноста тысячами акров земли своего ранчо после внезапной смерти своих родителей шесть лет назад. Тогда все говорили, что ей никогда не удастся управиться с таким огромным хозяйством самостоятельно. В то время высказывалось много домыслов о том, кто окажется счастливым обладателем этой земли. Валентин Тривертон был одним из предполагаемых покупателей и одним из многих, на кого произвела сильное впечатление борьба Эллис за то, чтобы сохранить свою землю и работать на ней без всякой посторонней помощи, опираясь только на нескольких лояльных африканцев и своего брата Тима, который был младше ее на пять лет. Вопреки неисчислимым трудностям ей удалось сохранить овец и сизаль, она не влезла в долги, не попала в руки охотников за богатым приданым, которые крутились вокруг, и к своим двадцати двум годам оказалась успешной и независимой хозяйкой.

Она поплатилась только одним: своей женственностью.

Это была жесткая и непреклонная Эллис Хопкинс, чье лицо забыло, что такое улыбка. Она сидела в брюках цвета хаки и домотканой рубашке, ее обветренное и загорелое лицо скрывалось под большими полями мужской шляпы, какие обычно носят охотники в джунглях. Именно на нее Артур Тривертон собирался произвести впечатление в этот августовский день, потому что Эллис стояла между ним и ее семнадцатилетним братом, Тимом Хопкинсом, в которого Артур был по уши влюблен.

Местом для проведения фуршета после парада избрали лужайки отеля «Норфолк». На столах были расставлены бокалы с шампанским, а закуски располагались на столиках под деревьями, из граммофонов доносилась веселая музыка. Молодые люди занимались сооружением платформ и теперь готовились везти их. Они вносили дополнительную неразбериху во все, поспешно поправляя на себе костюмы, проверяя моторы машин. Их смех и возбужденные крики наполняли прохладный воздух августовского утра.

— Я хорошо выгляжу, Мона? — спрашивал Артур сестру, поправляя брюки для верховой езды от охотничьего костюма, который они взяли напрокат.

— Ты выглядишь потрясающе! — обнимая его, ободрила Мона.

«Как это великодушно со стороны Харди Акреса, — думала она, — одолжить Артуру свой охотничий костюм». В ту минуту, когда Артур надел его, показалось, что он вырос на целых два фута. Мона молилась, чтобы ее брат прекрасно выступил сегодня — открытие этого парада очень много значило для него.

У Артура не было ни малейшего представления о том, что именно своей сестре он обязан честью перерезать ленточку. Когда она услышала, что эта привилегия будет предоставлена племяннику губернатора, и заметила, как лицо ее брата потемнело от зависти при этом известии, она решила убедить своего отца в том, что честь открытия авеню лорда Тривертона должна в конечном счете принадлежать Тривертону. Валентин уступил не столько из-за того, что был согласен со своей дочерью, или из-за того, что ему были интересны какие-то ее соображения. Он согласился с ней по одной-единственной причине: она могла быть очень надоедливой, когда ей чего-то хотелось, и знала, как управлять своим отцом. Она никогда не пользовалась его расположением как средством для получения чего-то для себя лично, потому что знала, что он не любит ее. Мона всего лишь была очень настойчивой до тех пор, пока он не сдавался, чтобы его оставили в покое.