Мираж

Глаза девочки заблестели. Она еще верила сказкам и только что заглянула в сказочный мир. Она радостно захлопала в ладоши и крикнула:

— Хорошо, я поеду с тобой!

— А я думал, что ты меня терпеть не можешь, — начал дразнить ее молодой человек. — Ты помирилась со мной? Боюсь только, что мне все-таки нельзя будет взять тебя с собой; ты ведь уезжаешь.

На лице девочки появилось выражение серьезного раздумья; очевидно, она соображала, не следует ли ей предпочесть путешествию за море обещанную поездку в пустыню. Наконец она нерешительно проговорила:

— Дядя Зоннек говорит, что я должна ехать домой, к дедушке.

— Домой… да! — повторил Рейнгард странным, беззвучным голосом, а затем нагнулся, глубоко заглянул в синие детские глаза и продолжал: — Когда ты приедешь домой, к высоким горам, темным лесам и шумящим потокам, то… передай им поклон. Слышишь, Эльза?

— От кого? — спросила малютка.

Эрвальд взял ее на руки и крепко прижал к себе; она почувствовала на своих губах горячие, вздрагивающие губы, и дрожащий, чуть слышный голос проговорил:

— От блудного сына!

На этот раз девочка не противилась его бурной, почти дикой ласке. Она не сводила взгляда больших глаз с лица молодого человека и серьезно проговорила:

— Видишь… теперь ты плачешь?

Рейнгард резко опустил девочку на землю и грубо сказал:

— Нет, я не плачу.

Эльза провела пальчиками по лбу, на котором осталась слеза, и опять взглянула на Эрвальда — она не поверила ему. В эту минуту в отдалении послышались голоса, из которых один бранился по-арабски, пересыпая брань жалобными воплями, а другой, детский, отвечал тоже по-арабски. Малютка прислушалась.

— Это — Фатьма. Она ищет меня и уже нашла Гассана.

В самом деле, показался Гассан с платком, которым он добросовестно повязал голову, а сзади него — старая негритянка; она тотчас бросилась к Эльзе и, бранясь и в то же время осыпая ее нежностями, сжала ее в своих объятиях; потом она крепко взяла девочку за руку, точно опасаясь, что та опять сбежит, и повела ее домой. Эльза пошла без сопротивления, но, сделав несколько шагов, обернулась, посмотрела на Рейнгарда и с торжеством проговорила:

— А все-таки ты плакал!

Эрвальд остался один и даже топнул ногой, сердясь на самого себя. Расчувствоваться до такой степени, чтобы потом приходилось стыдиться ребенка! Ну, да разве эта девчушка поняла что-нибудь! Он энергичным движением поднял голову и выпрямился.

«Долой прошлое! Я с ним покончил. Позади — ночь, впереди — день, и какой чудный, золотой день! Ты показала мне дорогу, светлая фата-моргана, и я пойду к тебе!»

11

Профессор Лейтольд серьезно увлекался изучением египетских древностей, и развалины древних Фив, «стовратного» города, доставляли ему неисчерпаемый материал. Он нашел себе верного товарища в лице Зоннека, и, само собой разумеется, Рейнгард был их постоянным спутником. Профессор сделал несколько открытий, и три недели, уже проведенные им в Луксоре, пролетели для него необыкновенно быстро.

Но далеко не чувствовал себя счастливым Эльрих, становившийся с каждым днем меланхоличнее. Сначала все шло чудесно: благожелательная судьба свела его со знаменитым профессором Лейтольдом и с еще более знаменитым Зоннеком. Оба крайне благосклонно отнеслись к его почтительному восторгу и позволили ему принимать участие в их экскурсиях. Но счастье Эльриха длилось всего неделю; потом явился этот доктор Бертрам. Не то чтобы он чем-нибудь досаждал Эльриху — напротив, доктор обращался с ним изысканно любезно, но Ульрика Мальнер, принудив своего соотечественника вступить с ней в оборонительный и наступательный союз, вовсе не оставляла ему времени для знаменитостей; он всегда должен был находиться рядом, когда ожидалось прибытие врага, а оно ожидалось постоянно.

Бертрам жить не мог без своего приятеля Эрвальда. Его потребность видеться с последним была до того сильна, что он приходил к Рейнгарду даже тогда, когда того не было дома ввиду отъезда в Фивы. В таких случаях доктор целыми часами находился в комнате Рейнгарда, который, конечно, был его поверенным, и пользовался его балкончиком как наблюдательным пунктом; стоило дамам показаться, и он был уже тут как тут, и никакой грубостью, никакой хитростью невозможно было от него отвязаться. Ульрика с озлоблением защищала вдову брата от кощунственного ухаживания. Доктору не удавалось ни на минуту остаться наедине с Зельмой, потому что, когда цербер, как он довольно непочтительно величал эту даму, отлучался, то этот завидный пост немедленно занимал Эльрих.

Было еще довольно раннее утро. Ульрика ходила со своим союзником по дорожке сада гостиницы. Зельмы не было; по поручению золовки она писала в своей комнате письмо к управляющему Мартинсфельда. Так как «неприятель» не являлся в такой ранний час, то можно было рискнуть на короткое время оставить ее одну. Впрочем, вход в гостиницу был под их бдительным наблюдением.

— Неужели вы действительно едете в Карнак? — спросил Эльрих. — Я подумал было, что это ошибка; вы обычно никуда не ездите.