Мираж

— Да, но чего мне это стоило! — хладнокровно ответил Гельмрейх. — Вы не можете себе представить, сколько мне было хлопот вначале с этой избалованной девочкой, привыкшей все делать по-своему и понятия не имевшей о том, что значит послушание! При всяком удобном случае она выказывала упорство и страстность, с которыми не было слада. Я справился с ней, но мне пришлось прибегнуть к самым крайним средствам… Вы опять хмуритесь, Лотарь! Я давно знаю, что вы считаете мой метод воспитания жестокостью; вы довольно часто давали мне это понять. Но я знаю по опыту, что будет, когда ребенка балуют и боготворят, когда исполняют каждое его желание и дают ему полную свободу. Я больно поплатился за это; результатом этого были несчастье и позор.

— Позора вы не видели от своей дочери; родители Эльзы были в законном браке, — твердо сказал Зоннек. — Они обвенчались, хотя и без благословения отца.

Гельмрейх захохотал жестко и презрительно.

— Да, без благословения отца! Это значит, что она бежала со своим возлюбленным, и весь университет показывал потом пальцем на своего ректора, которого осрамила родная дочь. Лучше молчите! Я и теперь еще не в состоянии вспоминать об этом и не хочу вторично переживать такую историю. Потому-то я и воспитал Эльзу так, а не иначе.

— И при этом сломали ее истинную натуру. Впрочем, вы именно этого и хотели.

— Совершенно верно! Именно этого я и хотел, потому что это для Эльзы — величайшее благодеяние. Я слишком хорошо знаю, от кого она получила эту «натуру», это строптивое своеволие, эту не знающую меры страстность, возмущающуюся против всяких ограничений и обязанностей. В восьмилетней девочке уже сказывалась кровь отца, этого негодяя, укравшего у меня дочь…

— Людвиг фон Бернрид уже десять лет в могиле — оставьте его в покое! — серьезно остановил его Лотарь.

Тем не менее раздраженный старик продолжал с язвительной насмешкой:

— Вы, наверно, горько оплакивали своего закадычного друга, а ведь он и вас надул, когда вы устроили ему это свидание. Лотарь, этого я вам и до сего дня не простил!

— Я был уверен, что речь шла о прощании, Бернрид дал мне слово.

— И нарушил его! Бесчестный мерзавец!

Зоннек вдруг встал и подошел к нему.

— Довольно, профессор, если вы не хотите выгнать меня! То обстоятельство, что Людвиг нарушил слово, было для меня жестоким ударом; это было мне тяжелее, чем ваши упреки, но он искупил свою вину своей разбитой жизнью и горьким смертным часом. Смерть загладила его преступление, и я не допущу, чтобы вы еще и в могиле позорили его.

Зоннек говорил так решительно, что озлобленный старик замолчал и угрюмо откинулся на спинку кресла.

— Оставим воспоминания, — пробурчал он. — Вы знаете, я их не выношу.

— Разве я их вызвал? Вы сами терзаете себя ими. Оставим этот разговор! Вы еще вчера хотели о чем-то поговорить со мной, только вам слишком нездоровилось.

— Да, и вчерашний припадок показал мне, что я не должен терять время, если хочу сделать распоряжения; мои дни сочтены.

— Доктор полагает, что вам не угрожает опасность, — возразил Зоннек, снова садясь.

Профессор презрительно пожал плечами.

— Он и мне сказал то же, должно быть, чтобы утешить меня. Смешно! Как будто большое удовольствие в продолжение еще нескольких лет влачить это жалкое, немощное тело! А что касается самой жизни, этого подлого существования, доставляющего только горе и лишения, то я уже двадцать лет сыт ею по горло. Я желал бы только закончить свой последний труд; на это довольно нескольких месяцев, а там пусть приходит конец, и чем скорее, тем лучше.

В словах старика было столько суровой горечи, что в его презрении к жизни невозможно было сомневаться. Лотарь давно знал это и давно отказался от возражений. И теперь он только заметил с упреком:

— А ваша внучка?

— Эльза? О ней-то я и хотел поговорить с вами. Бурггейм все-таки стоит чего-нибудь, особенно с тех пор, как знаменитый мировой курорт начал шириться во все стороны. Мое владение не заложено, и если продать его после моей смерти, то Эльза будет обеспечена, хотя и скромно. Но куда девать девочку? Я больше ни с кем не знаюсь и порвал все связи.

Зоннек слушал молча, не перебивая его.

— Хотите поручить Эльзу мне? — спокойно спросил он.

— Вам? — Гельмрейх посмотрел на него с удивлением. — Но ведь вы опять уедете в Африку, как только поправитесь?

— Нет, я решил остаться в Германии, хотя это — не добровольное решение. Бертрам объяснил мне, что я должен избегать тропического климата, если хочу жить и быть здоровым. Я не богат, но все-таки располагаю достаточными средствами, чтобы прожить независимо. Я поселюсь где-нибудь в Германии.

Мрачное лицо профессора все больше прояснялось по мере того, как говорил Зоннек, и под конец он с необычайной живостью выпрямился в кресле.

— Вы снимаете бремя с моей души, Лотарь! На такой исход я никак не рассчитывал. Теперь я, умирая, передам все в ваши руки и сделаю вас опекуном Эльзы. Вы достаточно стары, чтобы быть ей отцом. Ну, не пугайтесь, я говорю не в буквальном смысле; я никогда не потребую, чтобы вы взяли на себя такую обузу.