Мир-Земле

Пока мы занимались только статистикой, он вел себя как обычно, с присущим ему хладнокровием и выдержкой. Но когда пришла пора анализировать, выявлять и увязывать отдельные феномены, возникшие вдруг на стыке, казалось бы, ничего общего не имеющих дисциплин, — с тем, разумеется, чтобы со временем непосредственно и обстоятельно заняться объектом научного исследования, — вот тут-то я и начал подмечать некоторые тревожные симптомы в его поведении.

Знаешь, даже писать об этом как-то дико — во всяком случае, нормальному, то есть чуждому всяким эмоциям человеку, но… Альфонсо вдруг сделался мрачен, и порой казалось, что ему форменным образом начихать на все наши исследования. А иногда он оставался в лаборатории до рассвета — дня ему, видишь ли, было мало.

Все мы, конечно, и виду не подавали, что нас это несколько шокирует, но… в общем в кулуарах пошли всякие разговоры. Мне они, впрочем, были неинтересны: к чему все эти всплески, если ты и так уже прекрасно изучил такой объект, как Альфонсо! Да, за многие годы нашей работы я научился безошибочно определять природу любой его реакции на происходящее, я отчетливо распознаю в нем даже те импульсы, что кроются не в поверхностном эмоциональном слое, а несколько глубже. Сколько раз мне приходилось убеждаться в своей правоте!

К примеру, вчерашний его поступок можно объяснить, пожалуй, такими ненаучными терминами, как гнев или даже отчаяние: вообрази, когда ему задали несколько вопросов по теме, он вдруг решительно отказался отвечать! При этом вид у него был такой, будто его вот-вот стошнит. Более того, он позволил себе дерзость повысить голос. В частности, кричал, что мы выхолостили суть самой проблемы и работаем в полной и добровольной изоляции от того, что происходит в мире. Когда же настало время потребовать у него проект предварительных заключений и наброски новых, перспективных исследований, Альфонсо прямо задохнулся — его словно удар хватил. Я почти уверен, что эта так называемая проблема войны или мира озаботила его настолько, что в итоге он сделался просто невыносим. Пришлось его изолировать.

Альфонсо подвергли тщательному тестированию, исследовали вдоль и поперек. И, знаешь, светила науки уверяют, будто он совершенно здоров, хоть сейчас выписывай, но…

Альфонсо непрерывно истекает какой-то жидкостью, и нянечкам приходится то и дело вытирать пол у его кровати. Просто загадка какая-то для всех наших специалистов. Совершенно не изученное еще явление. Пришли лишь к одному выводу: его ни в коем случае нельзя относить к воздействию внешних факторов, какие-то неполадки происходят в самом организме.

Я лично исследовал результаты анализов.

Это слезы, мама. Альфонсо плачет.

Итак, пока человек способен плакать, для мира есть надежда.

Пока действует "человеческий фактор", мир можно спасти, потому что человек не потерян для мира и за ним остается право выбора. Художественному исследованию поведения человека в пограничной ситуации между войной и миром писатель ГДР Вольфрам Кобер посвятил новеллу "Война" — самое, может быть, суровое и откровенное в части изображения гнусностей человекоубийства произведение сборника наряду с рассказом Д.Холдмена про рядового Джекоба.

Автор сводит лицом к лицу две вселенные, два миропонимания и выявляет их полную несовместимость, поскольку питательная среда одного явления губительна для другого и не терпит ничего помимо самой себя: "…его бросили на жернова войны, где душа перетиралась день за днем и оттого сам он становился непригодным для жизни". Борьба за живую душу определяет перипетии сюжета в этом динамично написанном рассказе.

ВОЛЬФРАМ КОБЕР ВОЙНА [33]

Рота тащилась по тяжелой, разбитой дороге. То тут, то там виднелись затянутые тиной воронки, повалившиеся деревья, большие, иногда в человеческий рост гранитные глыбы, заброшенные сюда неведомо какой прихотью природы. По обе стороны дороги — болота, а от них несет тошнотворным смрадом.

Сеял дождичек. Его мелкие капельки жемчужинами скатывались по защитным комбинезонам идущих, лишь изредка попадая за воротник или на руки. Но никто не обращал на это внимания.