Вместо рукоятки — каменный постамент. Но ведь он располагает силой леврана, и несмотря на все свои раны….. Он уперся плечом в основание, и неожиданно каменная глыба, не прикрепленная к полу, поддалась его усилиям. Наклоненное вперед лезвие угрожающе придвинулось к стене.
Если маленькая частица такого камня справилась с титанитовой дверью… Он удвоил усилия, вспомнив, что сила воздействия камня зависит от расстояния. Чем ближе продвигал он зеленый меч кристалла к стене, тем ярче становилось пятно падавшего от нее света. В его оттенке появились какие-то новые, зеркальные блики.
Постамент все же оказался для него слишком тяжел, и теперь он боялся, что сил завершить начатую работу не хватит, каждый следующий сантиметр продвижения давался ему все с большим трудом, словно стена отталкивала кристалл. А может быть, силы уже окончательно оставляли его. От напряжения из его многочисленных ран начала сочиться кровь, и на полу отпечатывались четкие следы всех его шести лап.
В космической тишине подземного зала слышалось только измученное дыхание леврана и скрип каменной глыбы, оставлявшей на полу глубокие царапины. В конце концов он вынужден был остановиться, чтобы немного отдохнуть.
В каменном зеркале происходили какие-то изменения. Отражение стало четче, рельефнее. Изменился цвет поверхности стены, словно в камень добавили серебра. Зеркальная пленка стала ярче. Но больше всего бросался в глаза изменившийся цвет отраженного в стене лезвия меча. Он приобретал явственный красноватый оттенок.
Это показалось Роману настолько важным, что, превозмогая боль, он отполз на безопасное расстояние в противоположный конец зала и заглянул за край чаши, закрывавшей кристалл. Светящееся лезвие кристалла на его стороне оставалось ярко-зеленым, и, значит, изменения происходили только в отражении…
Левран, двигавший ему навстречу красный кристалл, прихрамывал на правую переднюю лапу. Когти на ней были сломаны и зияла огромная рана. Передние лапы Романа пострадали меньше всего… Да и в самом отраженном зале проступали новые черты.
Казалось, зеркало превращается постепенно в прозрачное стекло, и он видит за ним какой-то новый, незнакомый, живущий самостоятельной жизнью мир.
Стена становилась все более зыбкой, по ней пробегала рябь, словно перед ним был не камень, а отражение в озерной воде… Стена колебалась, сминалась и распрямлялась вновь.
От лезвия зеленого меча до красного кристалла на той стороне оставались считанные сантиметры, одно последнее усилие. Но Роман остановился.
Он слишком хорошо помнил свой сон. Что произойдет с миром, отчетливо видным за полупрозрачной пленкой зеркала? С этим залом, со всем окружающим пространством? С Ангрой, наконец?
И тут левран за пленкой зеркала убрал свои лапы с каменного постамента и, обретая самостоятельность, шагнул вперед. Он приник к разделявшей их прозрачной преграде и долго пристально смотрел в глаза Роману. Взгляд его больших влажных глаз был печален и мудр. Что-то он хотел ему сказать этим взглядом, о чем-то поведать.
Роман, невольно подчиняясь его немому зову, придвинулся навстречу. Их передние лапы соприкоснулись, взаимно поддерживая друг друга. Поверхность, разделявшая их, потеряла свою несокрушимую монолитность, стала гибкой и податливой, как резиновая мембрана.
Их тела в точности повторили в эту минуту символическое изображение талисмана.
Два леврана стояли на задних лапах друг перед другом, с двух сторон упираясь в черту.
И черта дрогнула, поддалась их взаимным усилиям.
Кристаллы соприкоснулись друг с другом.
Круг старого замороженного времени кончился и уходил теперь в небытие. Начиналась другая эпоха. Словно бесшумный вихрь пронесся по залу.
Заколебались стены, смазалась граница, заворачиваясь в огромный рулон, и, свертываясь, вытолкнула чужое пространство в его собственные пределы.
На какие-то доли мгновения Романа накрыл полный и беспросветный мрак, тот самый, что стоит у предела всякой жизни, а когда он развеялся, не было уже леврана и не было старого зала.
Человек стоял перед беспредельной серебристой дорогой, уходившей от него в бесконечность, соединявшую звезды.
Николай Романецкий
Мир в латах
— Ну вот и все.
В голосе бортинженера слышалась явная грусть. И то, что он, откинувшийся в кресле и лениво потягивающийся, был невесел, показалось командиру странным. Имелась в этом несоответствии между голосом и позой некая опереточная нарочитость. Как древний римлянин в кабине “джампера”…
— Ты чего это? — спросил командир. — Завтра в отпуск, а ты, похоже, и не рад вовсе?
— Да рад я, рад, — ответил, поморщившись, бортинженер. — Только на душе что-то… — Он сделал правой рукою неопределенный жест.
— Ну, это перед отпуском обычное состояние, — сказал командир. — Усталость накапливается… И за бортом хоть и Ближний космос, а все ж таки пустота. Освобождай рабочее место!