Мир в латах

Страница следующая. Я иду домой, водрузив на голову только что переданный мне доктором шлем. Шлем сделан из какого-то сплава и довольно тяжел, но что значит эта металлическая тяжесть по сравнению с живой тяжестью человеческих мыслей?.. Я весел и счастлив, потому что впервые за последние три дня могу увидеть маму. Все это время меня держали в наскоро сваренной из металлических листов камере, стенки которой экранируют ауру. За эти дни для меня изготовили шлем, и я иду по аллее, время от времени поглаживая рукой его округлую гладкую поверхность, и пытаюсь представить себе, что делала без меня мама.

— Мама! — кричу я, войдя в прихожую. — Мама, это я!

Меня вдруг одолевает неудержимое желание услышать мамину радость. Это в последний раз, клянусь я себе и снимаю шлем. И с удовлетворением обнаруживаю, что ко мне вернулась глухота.

— Мама! — кричу я и пинком ноги распахиваю дверь. — Мама! Ура!!!

Обеденный стол с середины комнаты отодвинут в сторону. Вместо люстры висит под потолком неестественно вытянувшееся человеческое тело, и длинные стройные мамины ноги носками почти касаются пола.

Шлем вываливается из моих рук и с оглушительным грохотом падает на паркет. Я опускаюсь на четвереньки, подползаю к маминым ногам, обнимаю их, силясь приподнять ее. Ноги еще теплые.

— Мама! — шепчу я. — Зачем же ты?..

Мама молчит.

Страница следующая. Мы с дядей Ваней сидим у него в кабинете. На голове у дяди Вани шлем. Такой же, как у меня. Теперь все, кто встречается со мной, носят эти шлемы.

— Как ты себя чувствуешь? — осторожно спрашивает дядя Ваня.

— Нормально, — вяло отвечаю я.

Дядя Ваня пристально смотрит на меня.

— Слушай, Илья, — говорит он. — Кажется, появилась возможность помочь тебе!

— Да, — говорю я.

— Да приди ты в себя! Мать ведь уже не вернешь, а жить дальше все равно надо.

— Да, — говорю я.

— Сейчас сюда придут два человека. Они врачи. Увезут тебя в клинику. Там тебе сделают операцию, и ты снова станешь обычным человеком.

— Мутантом, — говорю я.

— Что?

— Обычным мутантом.

Дядя Ваня молча машет на меня рукой.

Открывается дверь. В кабинет входят двое. Здороваются, усаживаются в кресла, внимательно разглядывают меня. На головах шлемы.

— Здравствуй, Илья, — говорит один из них, высокий худощавый брюнет. — Меня зовут доктор Анри Гиборьян. А это, — он кивает на второго, — доктор Гюнтер Бакстер. Иван Петрович рассказал тебе, зачем мы прилетели?

— Да, — говорю я.

— Ну и что ты скажешь? — Гиборьян смотрит на меня напряженно. Словно от моего ответа зависит его жизнь.

— Я согласен, — говорю я.

Они сразу оживляются, начинают улыбаться друг другу и мне. Я тоже хочу улыбнуться, но лицо не слушается.

— Сколько тебе лет? — спрашивает Гиборьян.

— Семнадцать.

— Самое время выходить в мир.

— Давненько я не бывал в Сибири, — говорит доктор Бакстер дяде Ване. — Прекрасные у вас места!

— Да, — отвечает дядя Ваня, глядя на меня. — Места у нас удивительные!

Они прощаются с дядей Ваней. Он, слегка помедлив, протягивает руку и мне.

— Ты не хочешь взять с собой что-нибудь из личных вещей? — спрашивает меня доктор Гиборьян. — На память.

— Нет, — поспешно говорю я.

Он понимающе кивает головой.

— Самолет ждет нас, — говорит он.

Я встаю.

— До свиданья, дядя Ваня. Я еще вернусь к вам, и мы сможем поговорить без этих проклятых шлемов.

— До свиданья, Илья! Будь счастлив!

В дверях я оглядываюсь. Дядя Ваня с грустью смотрит мне вслед.

Страница следующая. Я в клинике. Масса врачей. Сплошь мужчины. Ни одной медсестры. Все в шлемах. На мне шлема нет. Зато стены помещений, в которых я бываю, задрапированы металлизированной сеткой. Меня готовят к предстоящей операции.

Доктор Гиборьян заявляет, что такому унылому хилятику, как я, операции не вынести. Я не обижаюсь, хотя, честно говоря, всегда считал себя крепким парнем. Наверное, я казался себе таким рядом с Псом-Вовиком, Матвеем Карагулько и другими минус-мутантами.

— Тебе нужно набрать мышечную массу, — говорит доктор Гиборьян. — Чем больше масса, тем легче перенести тяготы операции. Пойдем — познакомишься с тренером…

В течение нескольких недель лечение сводится к систематическим уколам и постоянным занятиям на спортивных тренажерах. Бег, прыжки, плавание, поднятие тяжестей, восточные единоборства…

Время от времени доктора устраивают “обмер тела”. Тело, естественно, мое. Проанализировав полученные данные, меняют типы физических упражнений. И опять занятия — до изнеможения, до красных чертиков в глазах. И уколы… Порой мне начинает казаться, что меня готовят не к медицинской операции, а к очередным Олимпийским играм. Вот только не знаю, по какому виду спорта. Да и допинговый контроль не пройти. Так что с соревнованиями придется подождать.

Вскоре, после очередного обмера, доктор Бакстер объявляет, доктору Гиборьяну:

— Антропометрическая тождественность — девяносто пять процентов!

Гиборьян хлопает его по шлему на голове и подмигивает мне, дружески пожимает руку.

— Вот теперь ты крепок телом, — говорит он. — А как насчет духа?

Я молча пожимаю плечами.