Мир Уршада

Спустя год старшая жрица приготовила для меня два сюрприза. Она показала мне, как убивать невидимым ножом, не прикасаясь к телу врага, а лишь внушая ему взглядом, что нож существует. Вскоре великанша с вечно закрытым лицом представила меня моему будущему покровителю, брахману, которому предстояло совершить ритуальное соитие.

Он совершил все, что полагалось, и надо отметить, не нанес моей неокрепшей душе лишних шрамов. Я не кричала под весом толстого служителя Сурьи, зато вдоволь наоралась следующей ночью, когда меня привязали к знакомой скользкой скамье…

В одну руку мне вложили бубен, поющий голосами смирения и ласки, в другую — меч, поющий голосом гордости, девушки одели мне на шею семь ожерелий из свадебных раковин и затянули восходящие гимны.

Пока я проникалась ароматами благовоний и собственной значимостью, сзади подкрались младшие брахманы, прикрутили меня к алтарной скамье и приступили к свадебному обряду…

В ту весну в провинции Чурья правил тамильский царь Оххораджа Шестой, именно благодаря его жестокости и извращенному пониманию мудрых обрядов старины, воспевавших некогда женскую сущность мироздания, храм Черной Пагоды и претерпел столько лишений. Однако я успела избегнуть клеймения, которому позже стали подвергать всех девушек, как это принято в шиваитских храмах, где на грудях и бедрах выжигают лингам и йони. Меня они слегка изуродовали татуировкой, которую я мучительно и безнадежно стирала почти десять лет, той самой татуировкой, которую с таким упоением целовал Гор-Гор, почтенный председатель биржи, в ночь перед моим бегством из Бухрума…

У меня появился постоянный покровитель, человек ученый и в некотором роде романтичный. Он всегда приходил только ко мне, подчеркивая этим, как ему казалось, верность божеству, он делился со мной своими мелкими тайнами, убежденный, что доверяет их Сурье, а я ловко направляла его мысли, поддакивая и мурлыча. Он научил меня основам скрытой поэзии страны Вед, магическим стихам, где первые четыре строки наращивают в слушателе ожидание, а пятая строка несет множество оттенков смысла и рассыпается на языке, подобно лепесткам перезрелых роз. Он не имел права раскрывать секретов своей поэтической касты, но сделал это по приказу Сурьи, который, конечно же, прозвучал из моих хорошеньких губ.

Я убила дряблого поэта его же оружием, стих я оттачивала и закаляла почти сорок восходов. После неожиданной смерти моего немолодого любовника меня призвала старшая жрица и впервые ударила по лицу. Она моментально догадалась обо всем по запаху смерти, который скрывался у меня в складках одежды. Великанша спросила, зачем я это сделала.

— Он не хотел купить для меня корабль, — призналась я.

— Ты глупа, как краснозадая обезьяна, — уныло произнесла жрица. — Отсюда невозможно убежать. Я могу выгнать тебя, и ты за один восход опустишься до касты неприкасаемых. У тебя отнимут дом, почет и мужскую ласку. Из рабыни Сурьи ты превратишься в дыру для сбора скверны.

— Я все равно убегу. Я убегу через канал на другую твердь…

— До Янтарных каналов путь через ядовитые болота, а по дорогам тебе не добраться. На тебе татуировки дэвадаси, кроме того, ты пахнешь и говоришь, как дэвадаси. Ты подносишь себя, как полную чашу с двенадцатилетним вином, это слишком заметно…

И я отступила. Во мне еще было слишком много ребенка и слишком мало от взрослого, но я уяснила простую мысль, которую мне часто повторял мой следующий поклонник: можно сто раз бессмысленно бросаться на стадо буйволов с палкой, а можно один раз показать им горящий факел.

Этот мужчина, моложавый, высокий и почти красивый, принадлежал к банджару потомственных джайнов и находился в вангса со многими известными служителями своего непростого в общении божества. Все стремления многочисленных последователей его банджара сводились к тому, чтобы не нарушать естественного течения природных сил, вплоть до поступи муравья и парения свирепой осы. Я многому научилась у джайнов на закатах, когда Черная Пагода отдыхала от храмовых танцев и случайных посетителей. Да, я могла бы сбежать двадцать раз, уговорив какого-нибудь простофилю спрятать меня в повозке среди мешков с бататом и манго. Но, начав дело, следует его завершить, дабы не возвращаться, как говаривал мой суровый любовник Рахмани Саади. С деревенским поклонником моей гибкости и моих стихов я добилась бы грандиозных успехов. Родила бы ему штук шесть восхитительных малюток; девочек пришлось бы, во избежание полной нищеты, отписать на вечное служение все той же Черной Пагоде, а мальчики бы сгинули, насильно призванные в войско провинциального царя…

Я не задумывалась о результате, когда слепляла в единый комок безвольную жалостливую веру джайнов, склонявшихся перед всякой живой тварью, и сухие наставления Матерей волчиц, которые не признавали ни растения, ни животных, ни духов сильнее себя.