Мир цвета сепии

Журналист из винной лавки поведал отцу о некоем проекте, цель которого - наладить связь меж двумя мирами: нашим, бренным, и тем, что по ту сторону бытия. Проект якобы задуман учёными, но не здравствующими, а уже умершими и возродившимися в другом месте. Пересказывая эту байку, отец сначала поглядывал на меня испытующе, не смеюсь ли. Потом, увлёкшись, заговорил с воодушевлением, с жаром. «Понимаешь, это не какое-то там эфемерное пространство – это реальная, похожая на Землю планета, – говорил он, разводя руками, будто держал огромный глобус, – только у неё два солнца. Люди там в своих телах, в оптимальном возрасте. Там и дети есть, и животные…»

Я старался выказывать заинтересованность, кивал, хоть и горько было его слушать. «Эх, отец, где ж твоя светлая инженерская голова? Где твой острый взгляд, усмешка твоя на всякий шарлатанский вздор? Ничего не осталось – одна только несбыточная сумасшедшая мечта», - думал я тогда.

Взволнованный, он ходил по комнате и говорил об умиротворении, покое, гармонии, которые обрели в новом мире земные страдальцы; говорил о девственной природе, о чистейших реках, о селениях среди рощ и холмов. Смолкнув на минуту, он подошёл к окну и, будто разглядев за стеклом ту заоблачную благодать, тихо продолжил: «Ясно себе представляю: два солнца в небе, жёлтая дорога среди холмов, и я иду, иду…»

Отец долго выглядел моложе своего возраста, однако ближе к пятидесяти чуток отяжелел, седины прибавилось. Потом горе, выпивка – здорово сдал. Но в тот момент у окна он лет двадцать скинул, как-то весь подобрался, лицом просветлел. Оно и понятно: к любимой своей шагал он жёлтой дорогой. Не смог смириться, поэтому нашёл лазейку: телевизор. Бытовой прибор возвёл в ранг сакрального атрибута: целыми вечерами просиживал у потухшего экрана, забывал о еде. Не позовёшь ужинать – не выйдет.

Умер он от остановки сердца. Врач толковал что-то – без особой уверенности – о «дилатационной кардиомиопатии». Только мне было неинтересно: о причине смерти своего отца я знал побольше любого врача.

Так за год и три месяца я потерял обоих родителей. С пятнадцати лет я находил подработки и свои финансовые дела решал сам. Мне нравилось считать себя человеком зрелым, ни от кого не зависящим, и - что греха таить – я даже немного важничал из-за своей самостоятельности. Всё оказалось детской бравадой: ушли папа с мамой - и куда подевался самостоятельный мужчина?.. Остался мальчик. Бродил в коридорной полутьме, ёжился: ледяные похоронные сквознячки холодили спину, в голову лезли мысли о родовом проклятии, астральных сущностях и прочей инфернальной жути. Я во всю эту макабристику не слишком верил, но всё же как-то не по себе становилось.

Старался бывать дома реже: просиживал в кинотеатрах, кружил по ветреным мартовским улицам, скверам, набережным; всё пытался выстроить какой-нибудь план, схему, которые позволили бы прицепиться к пробегавшему мимо трамваю жизни, но… не получалось ни плана, ни схемы. Возвращался домой и ложился спать, не выключая свет в прихожей.

За все эти тягостные дни Аня зашла только раз, уделила часик. Поговорили. Вернее, она говорила: советовала не киснуть, встряхнуться, бабу какую-нибудь завести; говорила, что у них с Валеркой вроде бы всё налаживается и срываться ей сейчас никак нельзя.

– Что значит «срываться»? – спросил я.

– Ты знаешь что…

Я, конечно, знал и спросил, чтоб её уязвить в отместку за слова: «Бабу какую-нибудь заведи». «Срываться» означало изменять Валере, то бишь мужу, со мной. Хотя, на мой взгляд, изменяла она мне. Впрочем, нет – это я по старой памяти. Поначалу, когда Аня неожиданно выскочила замуж, сильно переживал, спрашивал, просил объяснить – всё впустую. То отшучивалась, то фыркала: «Отстань! Не хочу об этом». Теперь я на неё не претендую. И всё же, когда приходит, не могу не пустить: не хватает духа.

Уходя, уже за порогом, она сказала:

– Да, чуть не забыла: уезжаем мы. На следующей неделе, наверное.

– Куда это?

– В Оренбургскую область. Валеркин друг рассказывал: там лагерь для беженцев открыли, ну, для тех, кто на Земле жить не желает. Вполне серьёзная, говорит, организация. Они всех желающих куда-то… – она беспомощно махнула рукой, – в другое место перемещают. То ли на ракете, то ли ещё как…

– Так вам лучше сразу на Байконур или на Канаверал поехать.

Аня засмеялась и сказала:

– Вредина! Даже помечтать не даст, – она погладила меня по щеке и вышла.

Я постоял у приоткрытой двери и шагнул на лестничную площадку. Как раз подошёл лифт.

– Ань, послушай, – сказал я, – ты смотри, не вздумай подписываться ни на какие там… перемещения. Какие ещё к чёрту ракеты? У Валерика твоего не все дома.

Она погрозила мне кулачком, улыбнулась и зашла в лифт.