Мир тесен

Потом выпили за маму. Она благосклонно улыбалась, сама, как обычно, ни капли не пила. Мне вдруг бросилось в глаза, как сильно она поседела за последнее время. Она еще немного побыла с нами, убедилась, что ее торт пользуется успехом, поднялась с потаенным вздохом и ушла. К подруге, жившей по соседству, на углу Майорова, ушла, чтобы не стеснять нас.

Шумно было за столом. Девчонки обсуждали «Большой вальс», Ирка утверждала, что лучше этой картины еще не было, а Владлена возражала: все бы ничего, говорила она своим безапелляционным тоном, но нельзя же по-опереточному показывать революцию. Мишка Рыбаков спорил с Т. Т. о линии Мажино, которую германские войска недавно обошли (и теперь быстро продвигались по Франции). Т. Т. считал, что линия Мажино «в принципе» ничем не отличалась от линии Маннергейма, все дело в том, что нам пришлось штурмовать, а немцы линию Мажино обошли. Мишка орал через стол, что все это вранье, укрепления на Мажино давно устарели и все такое. Я подначивал спорщиков, а когда они оба набрасывались на меня, подливал им вина. Светка завела патефон, страстным голосом он запел: «У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна, хочешь — отгадай». Затем Светка подскочила к Павлику и потянула его танцевать. Он отнекивался, смущенно улыбаясь, но не тут-то было. Светка учила Павлика вкрадчивому танцевальному шагу и смеялась над его неумелостью. А у нас спор разрастался. Мишка страшно орал на нас с Т. Т., но при этом поглядывал на стройные Светкины ноги, да и я поглядывал, — тут Ирка решительно взяла меня за руку и увела танцевать.

Исходили истомой саксофоны. Мы плыли в обволакивающем потоке танго, Ирка все с той же новой улыбкой смотрела на меня, и голова моя немного кружилась от ее близости, от запаха духов, от томного откровения танго. «Для того, кто любит, вовсе нет загадок, — пел патефон, — для того, кто любит, все они просты…» Жизнь выглядела, и верно, совсем простой… светлой дорожкой, над которой трепыхалось: «Спасибо за счастливое детство……. Какие там загадки? Вот только — загадочное теплое существо в полосатом, как матрац, платье, колыхалось в такт танго у меня под рукой… Тайна — это ты…

Ирка поморщилась: я наступил ей на туфлю.

— Когда ты научишься танцевать?

— Никогда, — сказал я.

— Да, — кивнула она, улыбаясь. — Никогда ты, Боречка, не повзрослеешь.

— Почему это? — спросил я, удивившись. Но она не ответила.

Мишка и Т. Т. потребовали шахматы и уселись у окна блицевать.

А я достал из «заначки» кахетинское и налил себе и Павлику, которого Светка на минуточку отпустила, пока меняла пластинку. Мы выпили. Павлик, сильно раскрасневшийся, вдруг схватил со стола нож, зажал его зубами и с криком «асса!» стал выкидывать руки вверх и в стороны. Вот же чудик! Я отнял у него нож. Подскочила Светка и опять увела Павлика. «Хау ду ю ду-у, мистер Браун!» — завопил патефон. Павлик под Светкиным руководством учился фокстроту и заливался совершенно беспричинным смехом. Очки у него слегка перекосились.

Ирка ушла с Владленой в Шамраевы владения смотреть какие-то выкройки. Мишка опять разорался, обвиняя Т. Т. в долгодумании.

— Блиц у нас или не блиц? — кипятился он.

— Да не ори над ухом, — сказал Т. Т. — И трех секунд не думаю, а ты орешь.

Я знал, что надо делать. Мы много играли в шахматы, много блицевали, и вместо шахматных часов, которых, конечно, ни у кого не было, мы использовали линейку. И я вынул из ящика своего стола длинную линейку, встал над игроками и огрел Т. Т., опять задумавшегося, по шее. Т. Т., учившийся не в нашей школе, закричал возмущенно:

— С ума сошел?

— Давай, давай, Борька! — одобрил Мишка. — У нас такое правило, — объяснил он Т. Т., — долго думаешь — получи по шее.

Он сам и получил, задумавшись в свою очередь. Так дело и пошло. Они ворчали, что сильно бью, и держались руками за шеи, что было против правил. За раскрытым окном померкло, светлый июньский вечер заволокло огромной фиолетовой тучей, к застойному воздуху нашего двора-колодца примешивался предгрозовой озон.

Возвратились Владлена с Иркой. У Ирки лицо было растерянное, она подскочила к патефону и, сняв мембрану с пластинки, выкрикнула: — Ребята! Немцы в Париже!

Это в последних известиях по радио сообщили. Я бросился включать динамик — черную тарелку в углу за буфетом. Спокойный голос диктора дочитывал сообщение: «…обгоняя толпы беженцев на дорогах. Агенство Рейтер передает, что почти повсеместно французская армия прекратила сопротивление…»

— А что до этого сказали? — спросил я.

— Париж объявлен открытым городом, — ответила Ирка. — Германские войска вступили в Париж… Ой, как же это! Отдали немцам Париж! Как же так?

«Открытым городом»…. Впервые я слышал такое. Мне тоже было странно, что германские войска так быстро прошли от границы до столицы. Несколько дней назад сообщили, что правительство Рейно переехало из Парижа в Тур. Но это ведь не означало, что все кончено… Такой сильной всегда считалась французская армия… И вдруг — прекратила сопротивление.

— Немцы в Париже! — потрясение повторяла Ирка. — Как же так?