Мир тесен

— Письмо от того типа, что переводит на японский «Мало постарались». Я уже ответил вопросов на двести.

— Не понимаю, почему ты не пошлешь его к черту? — говорит Ирма.

— Если честно — потому, что нахожу в этом интерес, — объясняет Рональд Фробишер, садясь за стол и вскрывая ножом аэрограмму.

— И предлог, чтобы отложить свою работу, насколько я могу понять. Не забудь, что сценарий для «Гранады»^[35] должен быть готов к следующей пятнице, — проговорила Ирма, не отрывая глаз от женской странички «Гардиан». Разговоры с мужем достаточно предсказуемы, и можно вести их, одновременно читая газету. И даже подливать себе чай, что она и делает. — Нет, это в самом деле замечательно. Послушай: «Страница 86, седьмая строка сверху. „Какую девку трахнул я вчера в кустах! — сказал Инек“. Значит ли это, что он случайно причинил боль молодой особе?»

Ирма усмехается, но не над вопросом Акиры Саказаки, а над чем-то на женской страничке «Гардиан».

— Конечно, этого малого можно понять, — говорит Рональд. — Вполне естественное заблуждение. С какой стати «трахать» означает «заниматься сексом»?

— Не знаю, — отвечает Ирма, переворачивая страницу. — Ты писатель, ты и объясни.

— «Страница 93, вторая строка снизу. „Я от нее тащился, — сказал Инек“ Значит ли это, что он не спеша ушел из дома молодой особы?» Мне даже жаль этого япошку. В Англии он никогда не бывал, откуда ему все это знать.

— Не понимаю, а он-то что так беспокоится? И почему японцам интересно читать о том, как кто-то кого-то трахает на улице захолустного английского городишки?

— Потому что я отношусь к крупным писателям английской литературы послевоенного периода, вот почему. А ты никогда не могла в это поверить, да? Не могла допустить, что меня всерьез можно называть литератором. Ты думаешь, что я просто литературный поденщик, который клепает сценарии для телевидения.

Ирма, привыкшая к маленьким капризам мужа, невозмутимо продолжает читать. Рональд Фробишер сердито вгрызается в намазанный джемом тост и открывает следующее письмо.

— Послушай-ка, — говорит он жене, — что мне пишут: «Уважаемый господин Фробишер! В сентябре этого года мы проводим в Гейдельберге конференцию, посвященную проблемам восприятия художественного текста, и нам чрезвычайно хотелось бы увидеть среди ее участников такого выдающегося современного писателя, каковым являетесь Вы…» Ты видишь? Кстати, это, наверное, будет довольно интересно. И я никогда не был в Гейдельберге. Пишет какой-то фриц по фамилии фон Турпиц.

— А не много ли ты ездишь по конференциям?

— Но это все полезный опыт! Если хочешь, поедем вместе.

— Нет уж, спасибо. Большая радость таскаться по музеям и церквам, пока ты чешешь языком с местными подхалимами. А почему все твои нынешние поклонники живут за границей? Наверное, им невдомек, что сердитых молодых людей уже нет?

— Сердитые молодые люди здесь совершенно ни при чем! — сердито говорит Рональд Фробишер и открывает новый конверт. — Хочешь пойти на церемонию вручения литературных премий в Королевской академии? В этом году ее проводят на пароходе. Кстати, я там должен что-то вручать.

— Нет, спасибо, — отвечает Ирма, переворачивая страницу «Гардиан». У них над головами слышится гудение самолета, легшего на курс по направлению к Хитроу.

Туман в аэропорту Хитроу, из-за которого самолет американской авиакомпании «Трансуорлд эйрлайнс», выполняющий рейс номер 072, был отправлен на посадку в аэропорт Стенстид, внезапно рассеялся. Самолет развернули, и теперь он приближается к Хитроу с востока. В девяти тысячах метрах над головами у Рональда и Ирмы Фробишер Фульвия Моргана закрывает книгу «Ленин и философия» и укладывает ее вместе с лайковыми шлепанцами в поместительную рыжую замшевую сумку от Фенди. Затем она ловко засовывает ноги в свои эксклюзивные сапоги и осторожно застегивает молнии, стараясь не зацепить узорчатых колготок. Потом она бросает надменный взгляд в иллюминатор и видит петляющую Темзу, собор Святого Павла и лондонский Тауэр с его знаменитым мостом. Ей на глаза попадается Британский музей, под куполом которого Карл Маркс когда-то насочинял теорий, позволивших не только объяснить, но и изменить мир: это диалектический материализм, прибавочная стоимость и диктатура пролетариата. Однако псевдоготическая причуда парламентского дворца, увенчанная головастым Биг Беном, напоминает возвращающемуся с неба на землю марксисту о том, как медленно изменяется мир. Мать парламентов, следовательно, мать репрессивных режимов. Все парламенты следует уничтожить.

— Ой, Говард! Биг Бен! — восклицает Тельма Рингбаум, толкая локтем мужа в заднем ряду экономического класса.

— Я его уже видел, — мрачно отвечает он.

— Через минуту мы приземлимся. Не забудь бутылки из дьюти-фри.