Мир сцены: Любопытные нравы и обычаи его жителей

Он. Э! Опять левой ногой с постели встала. Послушай, Джен, что я тебе скажу: если ты так будешь обращаться с людьми, то, помяни мое слово, не найдешь ты себе мужа.

Она. Я и сама думала о том же, когда давала тебе слово.

Он. О Джен, не будь так жестока!

Она. Что же, кому-нибудь из нас надобно быть жестоким, то есть пожестче, — ты-то уж слишком мягок.

Он. А если бы я не был мягок, то и не подумал бы жениться на тебе. Ха, ха, ха!

Она(лукаво). Ах ты дурак, и говорить-то порядком не умеешь!

Он. Я очень рад тому, что я дурак. Нас будет славная парочка (хочет ее поцеловать).

Она(вырываясь). Да, но только ты увидишь, что я умею давать сдачи (сильно ударяет его по щеке).

Он(держась за щеку в буквальном смысле слова). Не могу не сознаться, что она меня победила.

Она. Что, я тебя хорошо огрела, не правда ли?

Он. Огрела! Да ты меня просто оглушила. Я совсем одурел.

Она(с игривым смехом). Нет, Джо, ты уже давно одурел, это у тебя от природы.

Он. Хорошо же ты меня разукрасила. Ах ты пучеглазая старая корова!

Она. Что, я-то корова? Ну так, должно быть, я от этого так и люблю теленка. Ах ты, немецкая колбаса на ножках. Ты…

Он. Продолжай пожалуйста. Знаю, твоя мать кормила тебя кислым молоком.

Она. Как бы не так! А когда тебя отняли от груди, то стали кормить репейником, правда ведь?

И так далее. Они ведут целых десять минут такой шутливый разговор стоя посреди улицы, осыпая друг друга насмешками и бранными эпитетами и, наконец, договорятся до таких оскорблений, что дело доходит до рукопашной, и, нанося друг другу удары, они уходят со сцены; и снова на улице хоть шаром покати.

Кстати, мы укажем на один любопытный факт: все публичные места пустеют, когда на сцене нужно появиться которому-нибудь из действующих лиц. Представляется, что обыкновенные городские жители не желают встречаться с ними. Мы видели двух сценических злодеев: они в продолжение четверти часа, в летний полдень, имели в полном своем распоряжении Ватерлооский мост, Ланкастерскую площадь и часть Стрэнда, где кроме них не было ни души, — в это время они строили план своего адского преступления. Что же касается Трафальгар-сквера, то герой всегда выбирает это место, когда хочет удалиться от шумной толпы и сутолоки и остаться наедине со своими горькими думами; а добрый старичок адвокат уходит из своей конторы, чтобы именно здесь обсудить какое-нибудь требующее самых тонких соображений дело, так чтобы ему никто не мешал.

И здесь же произносятся такие длинные речи, что у покойного всеми оплакиваемого сэра Чарльза Уоррена стали бы от ужаса дыбом волосы. Но все это ничего, потому что их никто не слышит: насколько можно видеть глазом, нет ни единого живого существа. Нортумберланд-авеню, Стрэнд и Сент-Мартинс-Лэн пред ставляются совершенной пустыней. Единственный признак жизни — это омнибус на вершине Уайтголля, но и он не двигается с места. Почему он не подвигается вперед, мы этого не знаем. Других экипажей нет и, кроме него, не имеется других способов сообщения на расстоянии целых миль. И несмотря на это, он стоит тут целыми часами — и ни с места. Полиция не заставляет его ехать дальше и пассажиры, по-видимому, совершенно довольны тем, что он стоит.

Набережная Темзы — еще более уединенное и пустынное место. Скорбные душою (сценические) субъекты бегут от жилищ людей и, оставляя за собою далеко жестокий, бесчувственный свет, умирают спокойно на набережной Темзы. А другие прохожие находят потом их скелеты, тут же зарывают их в землю и ставят над их могилами самые простые кресты.

Часто комические любовники бывают очень юными, а когда люди на сцене бывают юными, то они действительно юны. Предполагается, что ему около шестнадцати лет, а ей — пятнадцать. Но если послушать их разговор, то представляется, что им не больше семи лет. Мы замечали, что в действительной жизни шестнадцатилетние «мальчики» уже кое-что знают. В настоящее время мальчик шестнадцати лет, говоря вообще, уже курит довольно крепкий табак, играет немножко на бирже, или же пишет какую-нибудь книгу, а что касается любви, то в этом возрасте он уже давно знаком с ней. А на сцене шестнадцатилетний мальчик оказывается в этом отношении невиннее новорожденного ребенка. То же самое можно сказать и о девочке. Насколько нам известно, большинство пятнадцатилетних девочек вне сцены знает столько, сколько им нужно знать; но когда мы видим пятнадцатилетнюю молодую особу на сцене, нам так и хочется спросить, а где же ее колыбель?