Мозг услужливо подсказывал директору банка все новые и новые доводы. Слова сами собой слетали с его языка. Казалось, еще миг — и он победит в этом странном диспуте, где один собеседник говорит, говорит, говорит не умолкая, а другой — молчит, словно воды в рот набрал. Но вдруг в сердце у него закололо, словно в него вонзилась холодная и острая игла, и оно заколотилось бешено, торопливо, суматошно… И неожиданно для самого себя господин директор умолк и закрыл лицо ладонями. Он не знал, сколько прошло времени: может быть, секунда, а может быть, час. Но когда он отнял ладони от лица, маленького оборванца в его роскошном кабинете уже не было.
Вот как вышло, что директор государственного Императорского банка в Санкт-Петербурге, купец 1-й гильдии, преуспевающий делец и миллионер Генрих Шлиман чуть ли не на склоне лет вдруг решил отказаться от своей необыкновенной коммерческой карьеры и заняться археологией.
Да, велик соблазн думать, что это произошло именно так. Такое объяснение было бы если и не совсем правдоподобным, то уж, во всяком случае, достаточно эффектным. И если бы какому-нибудь писателю вздумалось сочинить увлекательный роман из жизни Генриха Шлимана (а жизнь Шлимана ведь так и просится, чтобы превратить ее в роман или в приключенческую повесть), уж он бы наверняка не пренебрег эффектами такого рода.
Но строгая верность историческим фактам вынуждает меня решительно отказаться от этого соблазнительного пути.
В жизни все это выглядело иначе.
На протяжении всей своей бурной жизни Генрих Шлиман ни на миг не расставался со своей детской мечтой. «Дурь», запавшая ему в голову в тот миг, когда он впервые увидел стены горящей Трои на картинке в книге доктора Еррера, не проходила. Наоборот! Мысль о Трое с годами все глубже западала ему в душу. Детская мечта обрастала все новыми и новыми подробностями, год от года становясь все конкретнее, все реальней.
Хрупкая, игрушечная модель вселенной, созданная его детским воображением, не разбилась, не рассыпалась, не разлетелась вдребезги при первом его столкновении с жизнью. Наоборот, она становилась все прочнее, все несокрушимее.
Рассказывая о длинной цепи безумств, совершенных директором Императорского банка, купцом первой гильдии Генрихом Шлиманом, едва ли не каждое сообщение о каком-нибудь очередном его безумстве я предварял словами — «вдруг», «ни с того ни с сего». Но на самом-то деле представление, будто все свои удивительные решения, круто переломившие его жизнь, он принял «вдруг» и «ни с того ни с сего», могло возникнуть лишь у людей, совсем не знавших Шлимана. У тех, кто глядел на его жизнь, на все его успехи и неудачи со стороны.
Человеку, который хоть ненадолго, хоть на миг заглянул бы ему в душу, никогда бы не показалось, что мысль бросить коммерцию и заняться археологией осенила его вдруг, что это было каким-то внезапным наваждением, чуть ли не голосом свыше.
На самом-то деле все, что случилось с Генрихом Шлиманом, случилось вовсе не «вдруг», и вовсе не «ни с того ни с сего».
Всю жизнь он неуклонно и целеустремленно готовил себя к тем свершениям, к которым предназначил себя с детства. К той великой цели, достижение которой принесло ему заслуженную всемирную славу.
Для друзей и знакомых он был человеком редкого везенья, ловким и удачливым дельцом. Родственники видели в нем благодетеля — добродушного, отзывчивого, щедрого, всегда готового по первой просьбе оказать любую денежную помощь. Жена видела в нем мелочного тирана, нелепые причуды которого мешали ей жить так, как ей бы хотелось.
Говорят — чужая душа потемки. Как же нам заглянуть в эту душу, которая была семью печатями закрыта для самых близких из всех окружающих его людей? Как узнать, что творилось в душе человека, умершего почти столетие тому назад? Неужели существует рентгеновский аппарат, с помощью которого можно осуществить этот неслыханный эксперимент?
Да, такой аппарат в нашем распоряжении действительно имеется. Вернее, для достижения этой цели нам не потребуется никакого аппарата. Есть куда более простой, но зато и более надежный способ.
По счастливой случайности сохранились ученические тетради Шлимана для упражнения в греческом языке. Эти свои занятия он начал задолго до того, как принял окончательное решение бросить коммерцию.
Так вот, заглянем в эти тетрадки.
Ученические упражнения в грамматике и синтаксисе мертвого языка перемежаются в ней отрывочными фразами на этом языке, который был недоступен ни для кого из самых близких ему людей.
Вот некоторые из этих фраз:
«Я хочу в Грецию. Там я хочу жить. Как это возможно, что на свете существует такой прекрасный язык!..»
«Мне опротивели ложь и обман, с которыми я встречаюсь на каждом шагу. Поэтому я бы хотел, ликвидировав все свои дела, поехать в Грецию. Там я с пользой буду достаточно долго заниматься философией и археологией… Мне надо оставить торговлю, я хочу на свежий воздух, к крестьянам и животным».
«Я знаю, что я скуп и жаден. Мне надо перестать быть таким. Всю войну я думал только о деньгах…»