Мир приключений 1983 г.

Его шея напрягается, кадык двигается, на смуглых плитах скул проступает румянец. Мой контрвопрос попал в цель.

— Нет, не скучно, не тягостно. Ведь время жизни зависит от цели жизни…

Максим морщит лоб, вспоминает читанное и слышанное…

— В этом отношении все обстоит довольно просто и однозначно. Природа создавала человека для тех же «целей», что и других животных: для борьбы за существование в условиях ограниченного пространства одной планеты. На этом пути в процессе эволюции должны были появиться и выкристаллизоваться наиболее совершенные варианты информационных систем — живых организмов. Отсюда и короткий срок жизни, спасающий от перенаселения устаревшими формами, необходимый для быстрого перебора вариантов. Но вы все это знаете лучше меня, — я решил ему польстить, — и нет нужды говорить об этом подробно. А меня и других сигомов вы, люди, создавали для иной цели — познания и совершенствования окружающего вас мира. Мир этот огромен, разнообразен, сложен, и, чтобы успешно познавать его, нужен другой организм и другие сроки. А уж познание и творчество, как мы знаем, надоесть не могут…

Встречаю его колючий взгляд, и мне становится стыдно. Да, да, я сказал совсем не то, что ему нужно. Эта моя проклятая прямолинейность совсем не годится в разговорах с людьми. Ведь он спрашивал не просто для того, чтобы получить информацию. Его, как и других людей, страшит краткость жизни, ему нужно все время как-то оправдывать ее, приукрашивать, находить выигрышные стороны, чтобы утешать себя. Он и ко мне обратился за утешением. А я, созданный такими же существами, как он, являющийся воплощением их мечты о всемогуществе и бессмертии, обязан был придумать утешение. Так я отдал бы крохотную частичку своего долга…

— Впрочем, — мямлю я, — бывают у меня мучительные минуты, часы, когда…

И опять я недооценил Максима. Он мягко улыбается, как тогда, когда говорил о детях.

— Благодарю. Вы дали исчерпывающий ответ, хотя… — Он не удержался от выпада — так мне тогда казалось, — есть на свете вещи поважнее бессмертия…

Странная эта фраза застряла в моей памяти, хотя я представлял, каково ему жить, помня о близкой смерти, сколько это стоит горьких раздумий, мук, терзаний, мужества. И ведь еще нужно ему, школьному учителю, утешать других, разъяснять, вселять веру. Мог бы я так?

Сильнейший толчок едва не сбил меня с ног. Успеваю подхватить и поддержать Максима. Шахматные фигурки с дробным стуком рассыпаются по полу, который вмиг становится наклонным. Раздается скрежет металла, треск пластмассы. И еще прежде чем включилась тревожная сирена, я за доли секунды анализирую происходящее и предполагаю, что лайнер столкнулся с каким-то предметом.

Воет сирена. Из динамиков слышится успокаивающий голос: лайнер налетел на покинутый баркас, водолазы уже начали заделывать пробоину, пассажиров просят не волноваться.

Но по изменившемуся надрывному шуму двигателей, по тонкому свисту насосов понимаю, что авария гораздо серьезней, чем о ней говорят.

Усаживая Максима в кресло, говорю «извините» и бросаюсь на палубу. Дорогу преграждает человек в форменке.

— Помогу водолазам.

Он мотает головой:

— Судно тонет. Спускайтесь к спасательным шлюпкам.

По радио начинают передавать обращение к пассажирам: «Не волнуйтесь, возьмите самое необходимое, проходите по левому борту к шлюпкам».

Оказывается — худшее еще впереди. Часть шлюпок смыло и унесло волнами, оставшиеся не вмещают всех пассажиров. А спасательные суда и вертолеты смогут прибыть лишь через полтора часа. Температура воды за бортом всего шесть градусов по Цельсию. Капитан распорядился делать для команды плотики, но они пригодны для очень умелых и закаленных пловцов…

Первыми, естественно, сажают в шлюпки детей, стариков, женщин. Некоторые пассажиры помогают морякам. Здесь я снова встречаюсь с Максимом. Он передает стоящему в шлюпке матросу девочку, которую мы повстречали в шахматном салоне. Девочку бьет мелкая дрожь, она всхлипывает, а Максим говорит ей что-то веселое, его полные губы даже складываются в подобие улыбки.

— Теперь вы, — говорит матрос и протягивает ему руку.

Максим оглядывается, замечает меня, окликает:

— Давайте в шлюпку!

Предупредительно подымаю руку и указываю взглядом на небо. Он понимает меня.

— Быстрей, это последняя шлюпка, — торопит его матрос. Меня он не замечает в мелькании вспышек света: прожекторы то вспыхивают, то гаснут…

«И последнее место», — думаю я, глядя на переполненное суденышко, пляшущее на крутой волне.

Держась за поручень трапа, Максим становится ногой на борт шлюпки, но тут он замечает еще одного человека, с трудом взбирающегося на палубу. Это глубокий старик, худой, с лицом землистого цвета. Одна нога у него волочится. Хватаясь за надраенные поручни, он подтягивает ее по ступенькам лестницы. Как он только решился в таком состоянии отважиться на плавание? При самых благоприятных обстоятельствах ему осталось жить считанные месяцы…

Четко вижу: двоих шлюпка не вместит. А времени — в обрез. Дифферент судна приблизился к критической величине. Если шлюпка не успеет отойти, лайнер увлечет ее в пучину.