Мир приключений 1983 г.

Система послевоенного переустройства Европы, созданная конгрессом, противоречила интересам буржуазии — нового поднимающегося класса. Ее движение против феодально-абсолютистских сил явилось главной пружиной исторических процессов в континентальной Европе того времени, их объективным содержанием. Священный союз препятствовал установлению буржуазных порядков, усиливал изоляцию монархических режимов, его реакционная политика вызывала обострение внутренних противоречий, а они расшатывали Священный союз и к концу 20-х годов привели к его фактическому распаду. С ростом противоречий между участниками Союза падало влияние русского двора на европейскую политику.

Выход на историческую арену новых сил с их новой дипломатией поначалу видели и понимали немногие. Одним из них был Талейран, одинаково успешно служивший всем французским режимам. На конгрессе он представлял интересы нового французского короля, но, плетя замысловатые интриги против соперников, исподволь отстаивал интересы французской буржуазии. Талейран понимал, что в новой дипломатии надо считаться с интересами банкиров, промышленников, стараться овладевать их тайнами, а не секретами окружения правителей, их фаворитов и любовниц, членов императорских и королевских семей. В этом заключался секрет его дипломатических успехов при любых режимах. Понять новую обстановку органически не могли ни Александр I, ни его преемник. Вслед за Людовиком XIV каждый из них полагал, что «государство — это я». Им были чужды постоянные длительные потребности народа и государства. Дипломатия в их представлении являлась способом исполнения собственных желаний, подчас капризов и настроений. Понятия «двор» и «правительство» совпадали. Считались русские императоры со своими правительствами постольку, поскольку те выражали интересы их семей, дворянской аристократии, высшего духовенства, крупных помещиков. И в XIX веке Александр I и Николай I считали, что придворные интриги, обладание альковными секретами министров и самих монархов могут оказать решающее влияние на политику государств, вызвать потрясения и войны.

Современники и более поздние исследователи, характеризуя Александра I, единодушно считают, что, попав в неожиданные обстоятельства, он быстро соображал, как надо поступать в данном случае, чтобы уверить других, а в первую очередь самого себя в том, что он давно предвидел эти обстоятельства. Вникая в новые для него мысли, он старался показать собеседнику, а еще больше себе, что это его собственные давние мысли. Вызвать уважение у окружающих ему было нужно для самоутверждения. Свою темную, душу, по словам Ключевского, он старался осветить чужим светом [7], Александр I легко поддавался воздействию эффектной обстановки, особенно с участием таинственного, набожно внимал православным священнослужителям, сквозь пальцы смотрел на активность иезуитов, слушал квакеров и протестантов. В последние годы был сух, раздражителен. Ему стали свойственны самонадеянность, язвительность, равнодушие ко всему, что выходило за пределы интересов императорской семьи, наклонность зло шутить. Никого из приближенных не любил, холопствующим перед ним платил презрением.

Николай I по своим личным качествам мало чем отличался от старшего брата.

В делах государственных от начала и до конца царствования Николай оставался деспотом и крепостником. Считая простоту и мягкость признаком слабости, угрозой авторитету, он стремился показать твердость и суровость власти. Его присутствие угнетало, обращение с подданными носило характер команды, окрика. Официальному облику его было свойственно холодное выражение глаз, резкая повелительная речь, решительность и безапелляционность суждений. Общение с ним вызывало безотчетный страх. Люди в его присутствии инстинктивно вытягивались, замирали, переставали соображать. Высшие чиновники Николая I мрачно шутили: даже хорошо вычищенные пуговицы в его присутствии тускнели.

Артиллерийские залпы 14 декабря 1825 года эхом прокатились по России, отозвались в европейских столицах. Европа еще помнила события французской революции 1789 года и «грозу двенадцатого года». Каждое восстание, где бы оно ни произошло, вызывало страх перед новыми революционными потрясениями. Русского императора крайне тревожило мнение европейских дворов о событиях на Сенатской площади в Петербурге, беспокоило опасение, что восстание декабристов уронит авторитет самодержавия, покажет его внутреннюю слабость.