Под аркой было очень светло, и Олег отчетливо рассмотрел в глазах парикмахера отчаянную решимость. Все остальное произошло почти мгновенно. Олег сблокировал вооруженную ножом руку парикмахера. Тот взвыл, пытался вырваться, и Олег сделал этот злополучный бросок. Когда парикмахер уже лежал, а нож, звякнув о брусчатку, откатился в сторону, Олег ждал нового нападения, но вдруг изо рта Славина поползла струйка крови. Лавров, все еще не веря в случившееся, бросился к нападавшему, приподнял его, попытался отыскать пульс, потом выскочил на улицу и, увидев пожилых женщину и мужчину, подбежал к ним, стал просить побыть с человеком, которому плохо, пока он вызовет «скорую помощь». Они согласились и пошли к арке. Олег увидел еще прохожих, видел, как в глубине двора мелькнул чей-то силуэт. Сам он опрометью бросился к телефону. «Скорая» приехала очень быстро, но под аркой еще быстрее собрались люди. Олег ждал, что скажет врач, нагнувшийся с фонендоскопом к Славину. Но тот ничего не сказал, а только, выпрямившись, развел руками, коротко бросил: «Убийство», — и приказал шоферу своей машины вызвать по радиотелефону следователя и милицию. Тут Олег как-то сразу обессилел и, пошатываясь, побрел, преследуемый словами врача: «Убийство, убийство, убийство». Он пришел в городской отдел милиции. И вот с той злополучной ночи, почти неделю, никак не может понять, что же произошло там, под аркой. Не знает он, куда делся нож, выпавший из руки парикмахера. Олег запомнил его отчетливо: широкое лезвие и ручка белая, скорее всего из пластмассы.
Дорохов и Киселев вышли из городского отдела на широкую, просторную улицу, вдоль которой выстроились высокие многоэтажные дома. Дневная жара спала, и от политого асфальта шла приятная свежесть. Вдоль тротуара росли липы; они были еще низенькими, не то что в Москве на улице Горького, но их веселые зеленые шапки уже давали прохожим прохладу.
Дорохов, высокий, подтянутый, в рубашке с расстегнутым воротником, в искрящихся дакроновых брюках и в мягких светлых туфлях, походил скорее на тренера спортивной команды. Шел он быстро и свободно. Рядом с ним Киселев в темном пиджаке изнывал от жары. Он надевал темный костюм редко, по торжественным дням, и сегодня не хотел выглядеть провинциально перед столичным начальством, а теперь мучился от неуместного парада. Обоим им было за пятьдесят, но подтянутый Дорохов выглядел намного моложе располневшего капитана. Киселев шел и рассказывал. Он говорил, что их город был захолустным, но со строительством завода расцвел.
— Когда-то здесь, — Киселев обвел рукой окружающие дома, — были пустыри, бараки и мусорная свалка. — Показал на здание кинотеатра, возвышающееся над зеленью сквера: — Построили в этом году. — На фасаде красивого здания была дата: «1970 год». А раньше там был вещевой рынок, толкучка. Сюда съезжались со всех концов спекулянты и жулики. Преступлений было много, значительно больше, чем сейчас.
Дорохов слушал, внимательно рассматривая дома и улицу, и думал. «Действительно, за последнее время преступность изменилась».
Ему часто приходится разъезжать по стране, бывать то в одном городе, то в другом. Иной раз даже не знаешь, куда попадешь на следующий день. Вот и вчера он уж никак не предполагал, что сегодня ему придется разгуливать по этим местам.
Прав капитан: преступность, конечно, изменилась и преступники тоже. Редко, совсем редко он встречает теперь рецидивистов — преступников с прежней профессиональной закалкой. Исчезли вообще многие виды преступлений. Не стало банд, нет налетчиков. Реже стали совершаться дерзкие преступления. Но какое дело до этого людям? Они не хотят ни хулиганства, ни краж, тем более убийств. И им нет дела до того, что было раньше. Все считают, что сейчас надо жить спокойно. И из-за того, что преступность стала действительно мельчать, нельзя успокаиваться и делать выводы, что борьба с ней должна ослабнуть, стать менее острой. Задумавшись, Дорохов не заметил, как они пересекли длинный и широкий сквер, и подошли к большой и просторной беседке, почему-то выстроенной в самом конце сквера, Киселев дотронулся до руки полковника, чуть придержал его:
— Вот смотрите, Александр Дмитриевич, здесь, где сейчас сквер, стояли сараи, на месте беседки была голубятня, большая, в несколько отсеков и этажей. Принадлежала она троим дружкам-хозяевам. Их голуби славились далеко за пределами города. К нам приезжали голубятники из разных мест. И здесь же собиралось жулье. Вечно пьянки, драки, поножовщина. Больше десяти лет, как нет этой голубятни. Да и сами голубятники куда-то убрались, а традиции остались. Теперь в этой беседке клуб местных хулиганов. Что тут только не делали — и разгоняли, и дружинников здесь целую группу держат, — но продолжают собираться, по вечерам концерты закатывают такие, что только держись: две-три гитары, аккордеон, и поют.
— Может быть, и нет в этом ничего дурного, что собираются и поют.
— Если бы только пели! Пьют, в карты играют, дерутся.
— Это плохо. Поближе бы с ними нужно познакомиться…
Киселев усмехнулся: