Мир приключений, 1966 (№12)

— Нет, нет — об этом после. Сначала мы вас все-таки посмотрим, а потом уж, может быть, и послушаем, — снова укладывает его на диван пожилой человек со строгими глазами и таким лицом, которое Михаил сразу же определил, как “волевое”. Он не сомневается, что это какой-нибудь известный сыщик или следователь по особо важным делам.

— А что касается показаний, — улыбаясь, продолжает человек с “волевым” лицом, — то их вы дадите вот этому товарищу. Он оперативный уполномоченный милиции, а я всего лишь врач и выслушаю вас только по своей специальности, да и то с помощью стетоскопа.

— Вы, наверно, мальчишкой меня считаете, — хмурится Михаил. — А я давно уже вышел из этого возраста…

— Дорогой мой, я все это понимаю и вовсе не считаю вас мальчишкой, но болеют ведь не только мальчишки, но и люди с аттестатом зрелости. Дайте-ка мне вашу руку, я послушаю пульс.

— Не упрямьтесь, Миша, — как-то очень просто, будто давно знакомый с ним человек, произносит наконец и тот, которого врач отрекомендовал оперативным уполномоченным. — Пусть вас посмотрит Илья Ильич, раз уже вы не очень доверяете диагнозу вашей сестры. А я еще успею обо всем с вами поговорить. Зовут меня Олег Владимирович, и я действительно старший оперативный уполномоченный капитан милиции Черкесов.

Пока Илья Ильич считает удары пульса, Михаил внимательно всматривается в смуглое лицо капитана Черкесова. Нет, не таким представлял он себе опытного сыщика. Пожалуй, больше на киноактера похож. И усики какие-то уж очень легкомысленные. Наверно, Валентина так неубедительно все им изложила, что они не приняли ее сообщения всерьез. Но ничего, как только капитан узнает, в чем суть дела, сам, наверно, от него откажется, и им придется подыскать кого-нибудь поопытнее…

Процедура осмотра длится почти четверть часа, и, когда Михаил начинает уже терять терпение, Илья Ильич говорит вдруг Валентине:

— А знаете, коллега, я у него ничего серьезного не нахожу. Вы что ему давали — валерьянку? А таблеток по Бехтереву у вас нет? Ну так я выпишу. И пусть денек-другой посидит дома. У него что сейчас — подготовка к экзаменам? Дня два — три пусть не занимается ничем, потом наверстает. А теперь, — поворачивается он к Черкесову, — передаю его вам, Олег Владимирович.

— А встать можно? — спрашивает Михаил, немного разочарованный заключением врача. Ему казалось, что состояние его нервной системы должно было встревожить Илью Ильича.

— Да, конечно, можете встать, — разрешает Илья Ильич. — Вам бы на свежий воздух нужно… Куда-нибудь за город. Но с этим придется повременить.

— Давайте теперь и мы побеседуем, — кивает Михаилу капитан. — Начнем с магнитофонной ленты.

— Да, да, я включу ее сейчас, — как-то очень уж торопливо отзывается Михаил.

Жестокую сцену надругательства над неизвестной девушкой врач и капитан слушают молча, лишь изредка обмениваясь быстрыми взглядами. Молчат они некоторое время и после того, как Валентина выключает магнитофон.

— Вы узнали мой голос?.. — не выдержав этой слишком длинной для него паузы, спрашивает Михаил, ощущая неприятную, мешающую говорить сухость во рту. — Ловко они меня подмонтировали…

— Я уже сообщила им об этом, Миша, — прерывает его Валентина.

— Но ты не знаешь всего… Я тебе не все рассказал. Они не только подмонтировали мои слова… Они еще вымазали меня кровью… Может быть, даже ее кровью…

Голос Михаила, то и дело прерывавшийся от волнения, пресекается вдруг совсем, и он с ужасом чувствует, что не может произнести ни слова.

— Дайте ему воды, — шепчет Валентине Илья Ильич.

Но Михаил резко вскакивает вдруг и бросается к дивану. Приподняв его сиденье, он достает измятую рубашку.

— Вот та ковбойка, в которой я тогда был. Они вымазали ее кровью… И уверяли, будто это кровь той самой девушки… Я потом потихоньку от Валентины выстирал ее, но, видно, плохо…

— А ну-ка дайте мне ее, — протягивает руку к рубашке Илья Ильич и идет с нею к окну.

— Да, тут действительно следы крови, — заключает он.

— А это не ваша кровь? — спрашивает Михаила капитан Черкесов. — Может быть, вы в тот день порезали себе что-нибудь?

— Нет, ничего я не порезал. Можете меня осмотреть — на мне ни единой царапины.

— Чья же тогда это кровь?

— Я же сказал — они уверяли меня, что это ее кровь… Но, может быть, это кровь самого Джеймса. Он в тот вечер открывал консервную банку и порезал руку. Это я хорошо помню. Он и скатерть на столе вымазал своей кровью.

— Мы возьмем вашу рубашку на экспертизу, — спокойно говорит капитан Черкесов и кладет ковбойку Михаила в чемоданчик с медицинскими принадлежностями. — Нам уже известно от вашей сестры, что вы не помните, как попадали к Джеймсу. А кто возил вас туда? И на чем? На чьей-то машине или на такси?

— Обычно мне звонил Тарзан и вызывал на улицу. Это всегда было под вечер. Когда уже смеркалось, Тарзан предлагал зайти куда-нибудь и выпить. Я не возражал, потому что с этим скотом в трезвом виде просто не о чем было говорить… И потом я знал, что он послан Джеймсом, а к нему всегда нужно было приезжать “навеселе”.

— А как определялось это состояние “навеселе”? Была какая-нибудь определенная норма?