Мир приключений, 1964 (№10)

Никто ни с кем не здоровается, никто никого не знакомит, только Маша легонько кивает Михаилу Богдановичу, бросив украдкой любопытный взгляд на Илью. Вся остальная братия Митро Холло продолжает сидеть на полу.

— Ну-с, кто хочет слова? Вот вы, например, мсье Букашкин? — обращается Холло к Мошкину. — Почему бы вам не попробовать покритиковать нас с позиции дряхлеющего реализма?

— А что, собственно, критиковать? — с деланным равнодушием спрашивает Антон. — Что-то я не вижу перед собой произведений искусства.

— Протрите-ка глазки, детка!.. — басит кто-то с пола.

— Спокойствие, господа, — простирает руки Холло. — Разве вы не понимаете, что это всего лишь полемический прием? Товарищ Букашкин отлично видит, что перед ним портреты прелестной гимнастки, сработанные в стиле абстрактного восприятия вещества и пространства.

— Вы, конечно, не случайно назвали эту мазню портретами гимнастки, а не портретами Маши, — усмехается Антон. — Ибо Маша — это нечто конкретное, и настолько конкретное, что вы просто не в состоянии его изобразить. А гимнастка — это, по-вашему, уже абстракция. Тут вы в своей стихии, ибо любой штрих на любом фоне можете объявить “пространством, непрерывностью и временем”, как это сделал художник Паризо, изобразивший на желтом фоне коричневые палочки.

Опять кто-то из бородачей начинает басить, но Холло грозно шипит па него, так и сияя весь от предвкушения расправы с Антоном Мошкиным.

— Я умышленно привожу вам примеры, с позволения сказать, живописи в вашей излюбленной манере, в духе пространственно-временного континуума.

— Ну и что же? — нагло таращит глаза Холло. — Что вы хотите этим сказать? Да ничего, видимо, кроме собственного невежества. Вы ведь все еще мыслите категориями прошлого века и смотрите на мир глазами человека, знакомого лишь с геометрией Эвклида, и понятия, наверное, не имеете о геометрии Лобачевского — Римана. Забываете или не знаете о том, что до Эйнштейна не учитывалось изменение событий во времени и отрицалась его четырехмерность.

Илью так и подмывает вступить в бой, по он сдерживает себя, давая возможность парировать первые удары Холло Антону, которого он уже оценил как достойного своего соратника. По всему чувствуется, что бой будет жарким, нужно, значит, беречь силы.

— Мы уже знакомы с вашей манерой спекулировать отдельными положениями теории относительности Эйнштейна, — спокойно возражает своему оппоненту Антон. — Да это и не ваша заслуга. Реакционная буржуазная эстетика давно уже хватается за эту теорию. А привлекает она ее вовсе не научной ценностью открытий и не строгой стройностью доказательств, а влияющей на обывателей сенсационностью. Им кажется ведь, будто теория относительности опрокидывает все прежние представления о времени и пространстве. А этого им вполне достаточно, чтобы расправиться с реалистическим искусством, изображающим события в определенный момент времени и в реальном пространстве.

— А вы не занимайтесь демагогией, — выкрикивает кто-то из “ультра”. — Вы докажите, что же именно Эйнштейн имел в виду своей теорией.

— Да что же тут доказывать? — взмахивает вдруг рукой старший брат Маши, Сергей. — В средней-то школе вы учились ли? Должны знать тогда, что теория относительности вовсе не отрицает классической физики. Она лишь исследует более сложные явления, связанные со скоростями, близкими к скорости света.

— Подкрепи же и ты его чем-нибудь, — толкает внука локтем в бок Михаил Богданович.

Но, прежде чем Илья успевает раскрыть рот, в бой вступает второй брат Маши, Алеша:

— И вообще, читал ли кто-нибудь из вас Эйнштейна? — простодушно спрашивает он.

— А сами-то вы читали? — хихикает какой-то бородач.

— Кое-что читал. Потому и знаю, что теория относительности не разрушает классической физики, а позволяет оценивать старые понятия с более глубокой точки зрения.

— Вот за это-то мы и боремся! — восклицает Холло. — Мы тоже за оценку старых понятий с более современных позиций. А старые понятия не учитывали ведь вращения Земли и изменения в связи с этим течения времени.

— А каковы же эти изменения? — спрашивает наконец Илья, начавший уже было опасаться, что с этим “ультра” расправятся и без пего.

— Какие бы ни были, но они есть, — неопределенно отвечает Холло.

— А надо бы знать, какие именно, — вставляет и Михаил Богданович.

Все “ультра”, как по команде, поворачиваются к своему идеологу, а он угрюмо молчит.

— А ведь вы па физико-математическом учились, могли бы и знать, — укоризненно качает головой Михаил Богданович.

— Да он знает, конечно! — выкрикивает Антон Мошкин. — Ему просто невыгодно называть эти цифры.

— А цифры таковы, — продолжает Илья. — Земля наша вращается вокруг своей оси со скоростью ноль целых четыреста шестьдесят три тысячных километра в секунду и движется по орбите вокруг Солнца со скоростью тридцати километров в секунду. И даже скорость обращения Солнца со всеми его планетами вокруг центра Галактики не превышает двухсот сорока километров в секунду. А течение времени начинает заметно сказываться лишь при скоростях, близких к тремстам километрам в секунду.