Мир приключений, 1964 (№10)

Дементий двинул кадыком, ответил почтительно:

— Понимай, ваше сиятельство. С полным удовольствием. — Говорил он поначалу с запинкой, сам удивляясь тому, что говорит по-русски, а вот эти, что за столом чаевничают, понимают его речь. Потом он ободрился, и давай бойчее, заложив руки за спину и касаясь спиною простенка меж распахнутыми окнами, за которыми пламенели, как алмазы Великих Моголов, бомбейские звезды.

Итак, Дементий, сын Цикулин, народился на свет божий в деревне Ловцы, Рязанской губернии, в вотчине помещика господина Ласунского. С мальчишества лет эдак до двадцати восьми прислуживал в барском доме, а в тысяча восемьсот восьмом году отпустил его барин на отхожий промысел. Шатнуло Дементия в Астрахань, там подрядился он с купцом Селиным плыть в Персию. Каспийское море переплыли они счастливо, оттуда сухим путем, с караваном, двинулись в Багдадскую сторону.

Вот в Багдадской-то стороне и кончилось счастье. Беды повалили, что снег на голову. Ночью в горах вихрем наскочили на караванщиков персюки-разбойники. Кого порешили намертво, кого в полон забрали. Его, Дементия, саблей посекли, по сейчашнее время рубец на темени, и тоже в полон забрали. И пошла Настя по напастям… Продали его разбойники какому-то хану, тот приставил лошаков да верблюдов пасти. Все бы ничего, жить можно, год—другой жил, вдруг хан удумал обратить пастуха в басурманскую веру. “Прими, — наседали, — прими нашу веру”. Он отказывался, а его били почем зря — страх вспомнить. Так-то в муках мученических протекло года три. Раз сбежал — поймали, и опять били-убивали… Потом что же? Потом, значит, так: налетели однажды на пастуха со стадом лихие наездники, все как есть на аргамаках, а сами бородатые, зенки черные сверкают. Налетели и угнали стадо вместе с ним, пастухом, и продали господину-сардару. Совсем недалече от Багдада это было. Сардар опять же гнул: прими басурманскую веру. А он, Дементий, по-прежнему: “Живот положу — отцам-дедам изменщиком не стану”. И опять его били, без пощады били, в дерьмо по горло закапывали, ногти рвали. Уж он совсем приготовился богу душу отдать, но, спасибо, нашлась в имении рабыня, из Грузии баба была, своя, крещеная. Она и пособила убечь.

Очутился Дементий в городе Багдаде. А город Багдад торговый, людный и очень даже пригожий город; поселенцы тамошние тоже ничего, с виду, правда, гордые, не подступись, но и гостеприимчивые, это так. Ну, в Багдаде случай свел беглеца с христианским священником. Приютил, приветил. Долго с ним думали-гадали, как, значит, домой, в Россию-матушку, вертаться. И присоветовал батюшка держать путь в Иерусалим. “Там, говорит, рядом море Средиземное, а в том море греческие корабли плавают, греческие же корабли в Одессу ходят”. Вот и потопал Дементий по горам, по долам. А в Иерусалиме попутал его нечистый спознаться с капитаном Хилдоном…

Лакей, передвигаясь неслышно, нагар со свечей снимал, служаночка в белом передничке лакомства господам подавала. Молодой баринок чай с ромом прихлебывал, капитан Гривс сигару курил и портвейн попивал, а барышни, “петербургские красавицы”, ни к чему не притрагивались. И, когда Дементий умолк, обе, комкая платочки, молвили:

— О, какая печальная история.

— М-м-м, — промычал капитан Гривс.

— О да, — согласился молодой Гривс.

Они о чем-то пошептались друг с другом и милостиво отпустили Дементия.

С того дня Цикулин зажил под крылышком “петербургских красавиц”. Помогать стал садовнику-индусу, подружились они, вместе двор прибирали, цветники поливали. А барышни, завидев Дементия, ласково говорили, чтоб он не грустил, подождал, а уж они непременно помогут ему уехать в отечество.

Минул месяц, Дементий забывать стал про Джемса Хилдона, как вдруг капитан Гривс принес недобрую весть: “Бьюти” в Бомбее.

4. НАПОЛЕОНА ВИДЕЛ…

Мачты все укорачивались, будто их снизу топором подрубали, все укорачивались, покамест в колышки не обратились, потом притонули вовсе, и порт Бомбей схоронился за горизонтом. Ходуном заходил океан, прозелень его расчертил белый барашек.

“Королевский гриф” мчал к югу, резал милю за милей, и корабельная обыденщина вязала узелок к узелку, час к часу. Что ж, дело известное. Смена вахт, команды, затейливый посвист боцманской дудки. В полдень-заполдень, в полночь-заполночь вбегай на ванты, с парусами управляйся, силушки не жалей и ворон не считай. Дело известное, Дементию не диковинное.

Иное ему в диковину: впервой за годы бедованья весело на свет белый поглядеть, на небо голубиное. Милые барышни, милые! Обещание свое исполнили, улестили-таки своего дядюшку капитана Гривса. Да и старик боцман Пит постарался, и ему тоже земной поклон…

Домой, однако, путь еще был безмерно длинный и круто извилистый. “Королевский гриф” отнюдь не в Балтийское море путь держал, не в Ревель, и не в Ригу, и не в Кронштадт. “Гриф” Индию огибал. Тут не на недели счет веди — на месяцы. Далече до Лондона, еще дальше до портовых городов Российской империи. Но есть, есть теперь надёжа, что попадет все же Дементий Цикулин в отечество.