Мир приключений 1957 г. № 3.

— Так вот, Иван Кириллович, это был одинокий и скупой человек. Провинциальный тщеславец и маньяк. Представьте себе: глухая австро-венгерская провинция в среднем течении Дуная, полуфеодальный Банат с его блуждающими в болотах речками, пустынными придунайскими дюнами, буковыми лесами, с его румынскими и сербскими деревеньками и богатыми дворами немецких колонистов. И вот в этом скучнейшем Банате, вдали от венских ипподромов, будапештских манежей, балатонских аристократических конюшен и конных заводов Мезёхедеша, находится педант, который в разгаре сумасшедшей войны садится за многотомное исследование. На какую тему — вы спросите? «История венгерского племенного коннозаводства»! Десятки племенных книг, тысячи карточек — Ганс Крафт их сам переплетает ночами. Он знает все двухсотлетнее потомство арабского жеребца Гидрана, выведенного из Неджда. Он знает наизусть все стати любого потомка английского дербиста Норт-Стара, пасущегося сегодня в травянистых степях долины Дуная и Тиссы. Он может показать вам приметы любого рысака из семьи Фуриозо — обхват груди, размет шага, высота в холке…

— Владелец отличной конюшни? — спросил Ватагин, не поднимая голову от шахматной доски.

— Что вы! — рассмеялся серб. — От силы пять-шесть цыганских лошадей, как раз столько, чтобы удобрять навозом палисадник с каннами.

— Ну, хотя бы первоклассный наездник?

— Право, не замечал. Надо сказать, что этот любитель конных скачек и рысистого бега сам не умел вставить ногу в стремя, обходил лошадей только спереди. Он вообще был трус, боялся вида крови, корчился, как девочка, от флюса. Он испортил себе зубы, боясь бормашины… Впрочем, говорили, что в Софии, где он в последние годы служил в германском посольстве, у него превосходная конюшня. Оттуда иногда приезжали тренеры и конюшие…

— Он всю жизнь писал историю венгерского коннозаводства, переплетал племенные книги?

Владо взглянул на русского офицера усталыми, добрыми глазами и осторожно усмехнулся.

— Я так и знал, что вы меня найдете… Нет, это его последнее увлечение военных лет. Помню его прежние изыскания в области антропологии. От этого человека всегда за десять верст пахло расизмом. Что удивительного? Говорили, что в 1912 году, гуляя по улицам Вены, он, тогда еще бедный недоедающий студент, познакомился с одним бездарным художником — Адольфом Шикльгрубером, будущим главарем германского фашизма.

— Вот как? Интересно, — сказал полковник, снова возвращаясь к партии, потому что маэстро сделал ход.

В той свободе, с какой Владо за разговором отпарировал угрозу атаки, все-таки сказывалась его прежняя сила. Желая удержать инициативу, Ватагин сделал рискованный ход пешкой.

Маэстро улыбнулся:

— Такой ход вряд ли соответствует ситуации. Тут был бы уместен всякий выжидательный ход.

Смуглым пальцем с массивным золотым кольцом он в рассеянности гладил края едва заметной штопки на рукаве пиджака.

Ватагин закурил. Игра снова прервалась.

— Тщеславие Крафта, — продолжал маэстро, — питалось доскональностью его изысканий. Каждая примета породистой лошади заносилась на карточку: не только промеры, но и черты характера, привычки… Бесконечное множество карточек. Это была та скрупулезность, когда за мелочами давно потеряна цель. Квартира уже не могла вместить тысяч карточек — он перенес картотеку в конюшню.

— В конюшню?

— Да, там была комнатка для работы. Мы там даже иногда играли в шахматы после обеда. Там прохладно и уютно. И я слышал порой за перегородкой голоса двух переписчиков — он выписал из Германии двух молодцов призывного возраста, очевидно увильнувших от Восточного фронта…

— Где она сейчас, эта картотека? — спросил Ватагин.

— Я расскажу. Но все же доиграем…

Он сделал скромный ход конем — ход, подготавливавший жертву ферзя. Полковник заметил слишком поздно: неосторожное движение пешкой приносило теперь свои плоды. Через три хода мастер окончательно сдавил игру партнера. Теперь он реализовал преимущество просто и убедительно.

— Досадно, — сказал полковник, ребячески улыбаясь, как оплошавший школьник. — Я проглядел возможность жертвы.

— Это случается, если играешь нетренированным или усталым, — любезно заметил Владо. — Ваша игра произвела на меня впечатление. Вы вели атаку нешаблонно. Но поспешность иногда так же ведет к проигрышу, как и потеря темпа… Впрочем, вы меня пригласили не для шахмат. — Он засмеялся, поглядывая на стол, накрытый на три прибора.

Сослан Цаголов давно уже томился за ним в одиночестве. Они перешли к столу. Владо оживился.

— Мне кажется, только в австрийской провинции, в Линце, на родине Гитлера, или в нашем Вршаце, могли распускаться пышным цветом такие маньяки. Ганс Крафт пытался маскироваться под ничтожество. К чему усилия! Он действительно не был большим человеком. Слишком далек от жизни. Когда Гитлер уже стал рейхсканцлером и быстро повел Германию навстречу гибели, я принес однажды Крафту книжку Та-лейрана. Там была уничтожающая реплика, я прочитал ему… не помню сейчас…

— Припомните, Владо.