Мир приключений, 1929 № 01

Чарли, немножко худее, немножко старше, чем год назад, когда я с ним расстался, сел на край бассейна и, сняв сапоги, стал болтать в прохладной воде маленькими, прекрасными, женственными ногами. Неизбежному Тому, подошедшему, чтобы шепнуть ему что-то на ухо, он кинул через плечо:

— Сегодня ничего больше не будет. Завтра в семь часов!

Мы стояли по горло в воде и некоторое время говорили о том и о сем. Чарли вдруг предложил:

— Поедем к Дугу[2].

Мы разговаривали, пока я одевался. Я спрашивал себя: что произошло с Чарли?

Он был гораздо тише обычного. Он делал усилие, чтобы оставаться веселым. В лице его была какая-то неуловимая грусть. Его нервные пальцы все время судорожно сжимались.

— Да что это такое с вами? — спросил я.

Но я взял неверную ноту, потому что Чарли сейчас же стал кувыркаться, прыгать, петь еврейские песенки на жаргоне и показал мне новый трюк, который он научился делать со своей шляпой. Он оборонялся, замыкался в самом себе. Я отозвался на его настроение.

Несколько минут спустя мы были готовы к отъезду. Мы хотели пройти в дверь, когда я вспомнил про ожидавших почитателей и про автомобили, в которых дети ссорились на солнцепеке за то, чтобы взглянуть на человека, которого она обожали. Воспоминание о мальчугане лет восьми, не спускавшем глаз с двери из боязни, что если он отвернется на секунду, он пропустит исключительный случай, — воспоминание это заставило меня остановиться и сказать Чарли:

— Я записался в бой-скоуты.

— Вы? — Чарли рассмеялся.

— Да. И я поклялся делать каждый день доброе дело. Уже темнеет, а я его еще не сделал.

— Вы скоро сделаете, — сказал Чарли. — Уличное движение в Холливуде стало невозможным, и вы знаете, как я боюсь переходить улицы.

— Чарли, — сказал я, — вас ждет сорок человек, приехавших за тысячи миль, чтобы повидать вас. Там маленькие девочки и мальчики, которых вы могли бы осчастливить. Когда они вернутся домой, они расскажут миру, — своему маленькому миру, — что видели вас собственными глазами.

Чарли побледнел.

— Я из-за этого отсутствовал два дня. Там один старик с ужасным лицом и он уже целую неделю, как раскинул лагерь перед моей дверью. Я не могу этого сделать.

Зная чувствительность Чарли к лицам, я понял его противодействие. Но я уже взял его под руку и почти тащил в контору.

— Вот мистер Чаплин! — сказал я собранию, в то время, как артист улыбался и старался казаться невозмутимым. Со скамьи встал человек и вместо того, чтобы подойти к Чаплину и рассматривать его с таким же любопытством, как остальные, крикнул в дверь:

— Входите, все! Какая неописуемая суматох! Какие крики радости и восторга в продолжение следующих нескольких минут!

Чаплин забыл свою нелюдимость и пожимал всем вокруг руки и говорил каждому, как он рал, что они приехали. Он раздавал всем свои фотографии с автографами, фотографии, в которых не было сходства с подвижной, жестикулирующей фигурой экрана.

Вошел, опираясь на суковатую палку, старик, блестящие глазки которого смотрели проницательно. Распухшая нижняя губа его висела над длинным подбородком. Чарли мгновенно потерял самообладание и веселость. Он умоляюще смотрел на меня, как ребенок, просящий защиты у более сильного человека. Это был тот самый старик! Он подошел к артисту и стал внимательно разглядывать его: точно он смотрел на новый род картофельного клопа. Потом, скривив лицо, он обернулся и сказал остальным:

— Это не он!

Мужчины, женщины, дети, сразу умолкли. Если бы они были золотоискателями и им сказали бы, что их самородки — простая медь, они не могли бы быть более разочарованы.

— Выкиньте его вон! — закричал Чарли. — Выкиньте его вон!

Но прежде, чем Том успел попросить старика покинуть контору, толпа вытеснила его за дверь и я видел по лицам детей, с каким удовольствием швыряли они в старика разными вещами.

Я увел дрожавшего артиста в его уборную и посмотрел в окно, чтобы узнать, что произойдет дальше.

Автомобили одни заворачивали направо, другие — налево. II хотя посетители и не поверили старику, он все же заронил в них какое-то сомнение. Они также готовы были верить, как готовы были и сомневаться. Старик ушел, и хоть его и освистывала и ругала молодежь в автомобилях, он качал головой и кричал им:

— Это не он!

— Вы сделали ваше доброе дело? — язвительно спросил меня Чарли.

— Я все же освободил вас от старика, — твердил я.

Завеса спала с лица Чаплина. Он снова был таким, как прежде. Его ничто не беспокоило, ничто не угнетало. У него был хороший вид, глаза его блестели, пальцы больше не сжимались и, когда он позвал Тома и своего управляющего Ривса, голос его звучал весело.

Когда Чаплин в хорошем настроении, его все зовут «Чарли». Когда же он в плохом, даже самые близкие друзья обращаются к нему не иначе, как «мистер Чаплин». Ривс говорил с ним с едва уловимым оттенком упрека в голосе.

— Появление этого старика стоило мне десять тысяч долларов, — сказал, смеясь, Чарли.

— Почему вы не сказали Тому или Ривсу, чтобы они отделались от него? — спросил я.

— Не подумал об этом! Не подумал! — потом, обращаясь к своим служащим:

— Ну, так завтра, в восемь часов.