Мир приключений, 1929 № 01

Тогда я встретила двух подруг. Они мне рассказали, что на поляне находится лошадь, у которой ночью родился жеребеночек. Я собиралась показать им колясочку и куклу, но при этом сообщении мы все трое совершенно об них забыли и устремились на поляну. И то, что они мне сообщили, была правда, истинная правда! Все дети с вашей улицы были уже в сборе и обсуждали совершившееся чудо. Мы удивлялись при виде невероятно тощих ног, которые должны были поддерживать тело жеребенка, при виде его хвостика с завитушками и мы заметили еще, что он был светлый по окраске, потому что его мать была темной. А копа жеребенок сунул голову под мать, чтоб ее сосать, нас бросило в жар и мы испугались такой близости к тайнам природы.

Но в этот момент нас позвала моя няня завтракать и тут-то я заметила, что колясочка пуста. Герда исчезла. Ее искали везде, расспрашивали всех ребят и ходили по всем домам. Милли и Майя, которые из девочек были самыми большими и самыми решительными, хотели позвать даже полицию. Но этого им не позволили. Тогда они сами стали изображать полицию с помощью моей няни. Они подвергли Нину, не пользовавшуюся хорошей славой, мучительному допросу, от чего она стала жалко кричать. Тогда прибежала ее мать и стала угрожать, что она пойдет к родителям Милли, Майи и моим и расскажет им, что мы делаем. Словом, все это ни к чему не привело: Герду больше не нашли.

Я, конечно, пролила несколько слезинок, но не приняла события трагически, так как куклой я владела всего несколько часов и она еще не заняла места в моем сердце. Кроме того, у нее были не настоящие волосы, а накрашенные на фарфоровой голове, да и платье ее, сшитое моей матерью, было из простого белого ситцу с цветочками, хотя и отделано красивыми кружевами и шелковыми лентами! В оставшуюся мне колясочку я поместила мою самую лучшую куклу, которая, к сожалению, должна была всегда находиться в лежачем положении, потому что у ней не было волос, рук и ног и потому все над ней смеялись.

Возможно, что я давно забыла бы Герде, если бы не произошло то, о чем я сейчас хочу вам рассказать.

Спустя несколько месяцев, наша прислуга взяла меня с собой в Балькеби. Я не помню больше, что ей там было нужно, может быть, просто отдать визит своим друзьям. Мы пришли к деревянному одноэтажному домику, сжатому между двумя почти новыми, но непрочными домами. Домик, вероятно, был вскоре после этого разрушен, потому что я тщетно его потом искала. Я уверена, что я его легко нашла бы, если бы он существовал. Он был выкрашен в коричневую краску, но на нем проступали серые пятил: краска выпучивалась пузырями. которые мне доставляло удовольствие сковыривать в то время, как прислуга вошла в кондитерскую купить пирожных. В первом этаж помещались два магазинчика — кондитерская и сапожная. В нее мы и вошли. Сапожник в синем фартуке сидел на табуретке. У него было желто-серое, как замазка, лицо, и он, кажется, был в дурном настроении. Обменявшись с ним несколькими словами, прислуга провела меня в соседнюю комнату. Воздух в ней был кислый и очень плохой, а вся комната показалась мне совершенно необычной и странной. В ней стояли две кровати, каких я никогда не видала — выкрашенные в красную краску. Матрацы и подушки образовали перепутанную груду и громоздились одни на другие, образуя столь высокий ворох, что я никак не могла понять, как эти люди могут на него влезать вечером, чтобы там спать. Вместо одеял, кровати были закрыты простынями. Занавесочка из розового тюля окружала зеркало, а на комоде стояли две вазы, которые казались серебряными, но с таким же успехом могли быть и стекляными.

Несколько минут спустя, вошла женщина. Она прижимала к груди ребенка. Ее я очень хорошо запомнила. У нее почти совсем не было зубов, цвет ее лица был желтый, но руки и груди, которые выступали из-за блузы, были ослепительной белизны и испещрены голубыми жилками, протянувшимися, как черные нитки, под кожей.

Елена, наша прислуга, разговаривая с ней, спросила вдруг:

— А как поживает Сольвейг?

Я уж не помню, что ей ответила жена сапожника, но Елена мне раньше рассказывала, что у них есть девочка в моем возрасте. Теперь она меня спросила, не желаю ли я ее видеть и поговорить с ней. Я послушно встала и пошла к Сольвейг.

Она лежала в кухне, где воздух был настолько плох, что им нельзя было дышать. От этого мне стало тошно и плохо. Бледная маленькая девочка с белокурыми волосами лежала на большой постели, прислонившись к уголку к стене. На ней была розовая ночная рубашка.

Я ее спросила об ее имени и ее годах, хотя уже знала, что ее зовут Сольвейг и что ей столько же лет, как и мне, но надо же с чего нибудь начать разговор? Она же, наоборот, совсем не спросила моего имени, что меня весьма удивило.

— Ты больная? — спросила я.

— Ну, да. У меня туберкулез ноги, — сказала она не без гордости. — Меня из-за этого два раза резали в больнице, знаешь?

— Не может быть! — И тебе было больно?