Мир приключений, 1928 № 08

В какую избу ни войди,
Везде одно и то же:
Большая печь, иконы впереди,
В углу из грязных тряпок ложе,
Заплеванный дощатый пол,
Скамейка, стул скрипучий,
Залитый щами шаткий стол
И медный самовар певучий.
Окно едва впускает свет,
Тревожа тараканов.
Над ними Ленина портрет,
А рядом Николай Романов.
К крыльцу ползет туман с болот,
На горизонте экскаватор. —
Вот обстановка, где живет,
Работает мелиоратор.

* * *

Так прошла зима. С началом весны, когда снег потемнел и как-то приземился, а реки приготовились к разливу, грозя отрезать нас на несколько недель от материка и обречь на бездействие, мы с Иваном Савельичем решили на месяц прервать нашу работу и закатиться в Москву.

Как раз накануне нашего отъезда прилетела дичь. Что это был за праздник! Прилету радовались все, даже старики и женщины, даже малые дети. Никогда не забуду этого дня.

Мы с Иваном Савельичем завтракали. Как вдруг к нам вбегает внук деда Егора — мальчишка лет 5–6, обычно молчаливый и нас всегда дичившийся, вбегает с озаренным какой-то лучезарной радостью лицом, на котором мы на этот раз не заметили постоянной грязи и зеленого сгустка жидкости под носом.

— Дичь прилетела, дичь прилетела, во! — кричал он неистово.

О том, что дичь должна прилететь со дня на день, мы слышали, и поэтому сразу поняли смысл возгласа мальчика, но перемене, в нем совершившейся, невозможно было не удивиться.

Мы бросили завтракать, оделись и вышли на улицу. Был яркий, ослепляющий солнечный день. Капало с крыш. Улица, обычно пустая и тоскливая, жила и праздновала. Из домов на солнце, на весну, на пьянящий озон высыпало все Замостье и, заслонив рукой глаза от палящих лучей, смотрело по направлению к Дубне. Там что-го чернело на фоне голубого, с брызгами блестящих, резавших глаза искр, неба и что-то перекликалось в верхушках чахлых болотных сосенок и густого с проседью ольшанника.

Все взрослые были сосредоточенно серьезны, это действовало и на ребят. Собаки, и те притихли, точно происходило нечто священное и торжественное. По какой-то ассоциации в этот момент припоминалась древняя русская история и опера «Снегурочка». К нам обратились с улыбками:

— Вот когда у нас жизнь-то начинается. А вы уезжаете. Оставайтесь. Теперь скучать не будете.

Будто на праздник оставляли.

Через месяц с небольшим, после того, как вода стала приближаться к межени, а болото покрылось пышной, мясистой растительностью, мы с Иваном Савельичем снова вернулись к прерванной работе.

По сравнению с зимой жизнь наша была дачей. Мы были избавлены от душной, вонючей избы, ночуя на прошлогоднем, прекрасно сохранившемся и не потерявшем душистости сене, а столовались и занимались в саду под яблонями. Мокрые ноги в теплом воздухе не были опасны, да и мокрыми они были не часто.

Мосты были закончены, основание гати положено, мы могли ходить по проложенным по нему доскам. Делались въезды, подкладывалось добавочное основание, на возилась насыпь, рылись кюветы, — плот ников сменили землекопы. Работа подвигалась успешно. Время летело быстро и незаметно. Рабочий день был долог и утомителен. Вечером, после двенадцатичасового почти непрерывного движения и объемистого ужина, в клеточках мозга почти недержалось ни одной мысли, и над всем телом тяготело единственное желание — бухнуться на сено и забыть о всем мире, о самом себе.

* * *

Однажды неожиданно к нам приехали гости-инженеры, поглядеть нашу работу. Вот была-то радость.

Через полчаса три лодки по узким протокам направились к Дубне и далее к озеру. Запелись песни, но скоро оборвались. Было не до песен. Даже разговоры, сначала возбужденные, сами собой прекратились.

Дикая природа заставила умолкнуть и созерцать. Только один неспокойный голос то и дело спрашивал:

— Товарищи, где мы? Неужели это — Московская губерния? Неужели тут нет индейцев? Когда же будет конец этим уткам, цаплям? А это что за птица? А это? А это?

Выехали на озеро. Было тихо. Легкий, еле улавливаемый разгоряченными щеками, ветерок чуть-чуть рябил воду. Все же на середину озера гребцы не повезли нас, да никто и не подумал проситься туда: больно уж лодки были опасны… Поехали в нескольких десятках саженей от берега по направлению к Заболотью.

Больше часа ловили мы знаменитую Сlаdophora Sauteri. Экземпляры попадались разные по величине, то с апельсин, то с голову ребенка, но все они были одинаково прелестны своей свежестью и изумрудной окраской. Сначала мы делили их, вскрикивая:

— Это мой. Это мой. Этот никому не уступлю.

Затем, по мере того, как лодки наполнялись, и откладываемые «шары» смешались в общие кучи, дележ сам собой прекратился, восторженные же возгласы продолжались. Первым пришел в себя уездный агроном: