Мир приключений, 1924 № 02

— К чему? Десятый вечер он не приходит. Это-Колесо (судьба, фортуна). Да и что могла бы я сделать? А Ма-Йин — да не знать ей за это Великого Успокоения целую тысячу лет!..

Но у Ма-Шве-Бвин, как у истой бирманки, был свой практический взгляд на все эти дела. — Да ты приносила ли жертвы последнее время, заслужила-ли ты у богов?

— Да, — ответила Ма-Сейн. — Я раздала столько милостыни пунджиям (жрецам), что все руки себе отмахала — а он все же покинул меня…

— Это мало. Пожертвуй пагоде Будду. Вот я только-что проходила мимо фабриканта божков — у него три таких славных маленьких-маленьких Будды из гипса, раскрашены красным и золотом — просто прелесть! Хочешь, я пойду с тобой покупать их?

Ма-Сейн поднялась и вытерла глаза. То, что предлагала Ma-Шве, имело смысл. Если даже Будды не помогут ей — может быть, она хоть найдет успокоение от своей любви. Во всяком случае, попробовать стоило. Она оправила волосы, повесила на каждое ухо по ветке вистарии, подоткнула свою розовую шелковую юбку и накинула на плечи расшитую кисейную мантилью, а поверх нее шарф. Потом она рдела в уши грушевые серьги, отыскала свои обшитые бархатом сандалии и из лакированного, черного с красным, ящичка достала несколько монет, которые и спрятала в рукаве с проворством и грацией, присущими только ее расе.

Стройная, как пальма, она вышла, слегка покачиваясь, вместе с Ма-Шве-Бвин под се бледно-розовым, расписанным красками, шелковым зонтиком.

* * *

Дня через два, в послеобеденный час (в Бирме сделки заключаются Лишь в часы досуга) в конце извилистой тропинки, ведшей к группе разрушенных пагод и часовень Чинна-Шве, остановилась грубая деревенская телега, запряженная парой белых бычков, погромыхивавших бубенчиками. Здесь, вокруг стройной центральной пагоды, расбросано несколько новых пагод и часовень из чудесного резного тека, раззолоченных и выкрашенных пурпуром от остроконечных многоярусных кровель до стройных колонн. Возвышающаяся среди них центральная пагода увенчана макушкой из железа, белеющей, как лебедь среди павлинов, и увешанной колоколами. Кусты бледных, чуть розоватых роз плотным кольцом окружили свободное пространство у ее основания, а за ними стоят огромные деревья, бросающие черную тень… Рядом, к двум переплетшимся вырезанным из тека драконам, привешан огромный колокол, под ним лежат оленьи рога, которыми бьют в колокол во время богослужений: бирманские храмовые колокола не имеют языков.

Но Ма-Сейн была нечувствительна ко всем этим красотам. Торопясь принести свои жертвы, она едва замечала косые лучи пышно рдевшего солнца, падавшие на роскошную мозаику инкрустаций молебных шестов и на алтарь огромного бронзового Будды, украшенного диадемой и возвышавшегося в главном приделе; не замечала она и волшебного блеска фонариков, утопавших в цветах, расбросанных перед статуей.

К северу от алтаря тянутся ряды полок, на которых сидят в вечном размышлении Будды всевозможных сортов и видов: завернутые в желтые, усеянные блесками муслиновые шали, воздушность которых так причудливо контрастирует с их мраморной солидностью. либо же только выкрашенные в золото, пурпур, или осыпанные драгоценностями.

Сын Ма-Шве-Бвин, худощавый юноша, пятнадцатилетний Мунг-Кве-Иох, с раскосыми монгольскими глазами пол ярко-оранжевым головным платком, задрапированный в желто-синюю полосатую шелковую юбку нес в каждой руке по маленькому добродушно улыбавшемуся гипсовому Будде; почтительно посалив одного из них в сгиб своего локтя, он сильно ударил в колокол свободным кулаком.

За ним следовала. Ма-Сейн с третьим Гаутамой (Будда). У входа в часовню к ней вышел пунджий (жрец) — высокий, сухопарый, степенный. Заметив приближение женщины, он заслонил свои глаза веером из пальмовых листьев.

Почтительно отведя взгляд от бритого коричневого черепа пунджия, Ма-Сейн изложила свое желание, и тогда вышел второй монах. Усердно помолясь, они поставили-трех Будд на пустую полку, рассыпали перед ними сладко пахнущие цветы и понатыкали бумажных «молитвенных флажков».

Не жалея дорогой юбки, Ма-Сейн спустилась затем на колени и поклонилась, стукнувшись лбом прямо в пыль, в пылу самой страстной в ее жизни молитвы.

Мунг-Кве-Иох, поставив на полку три крохотных глиняных лампадки, молился вместе с нею, ибо они были друзья с раннего детства. Он чувствовал, что, будь это в его власти, он с восторгом бросил бы негодного Мунг-Сан-Ка на съедение карпам Ирравадди.

Затем они поспешно удалились по тропинке между разрушенными жертвенниками, пугая ящериц и задевая ползучие растения; пора было ехать, ибо от Чинна-Шве до Бгамо было добрых четыре километра, а джунгля, особенно в сумерки, кишит леопардами.

На другой день и на следующий Май-Сейн возвращалась к храму, с надеждой, но и с отчаянием — ибо она узнала, что Мунг-Сан-Ка подарил уже Ма-йин кусок шелка и гребень.

Она готова была побросать своих Будд на пол — ужели и х заслуг недостаточно? Она готова была потребовать чуда, грозить удавиться — сделать что-нибудь безумное, дикое — но ее пылкие мольбы оставались без ответа.