Мир, полный демонов: Наука — как свеча во тьме

Здоровый человек хорошо владеет своим телом. Выйдя из младенчества, мы до самой старости не спотыкаемся на ровном месте, мы можем кататься на велосипеде и на коньках, освоить скейт или прыжки через веревочку, скакалку и вождение автомобиля. Эти навыки сохраняются до преклонных лет. Даже если целое десятилетие ничем таким не заниматься, руки быстро все вспомнят. Но точность и прочность моторных навыков порождает в человеке иллюзорную веру в какие-то еще таланты. На самом деле наши органы чувств не столь непогрешимы. Порой нам что-то мерещится. Мы поддаемся оптическим иллюзиям. У нас случаются галлюцинации. Мы склонны совершать ошибки. В замечательной книге «Как мы узнаем то, чего нет: Повседневные заблуждения человеческого разума» (How We Know What Isn't So: The Fallibility of Human Reason in Everyday Life) Томас Гилович демонстрирует, как люди регулярно путают числа, отбрасывают неприятные свидетельства собственных органов чувств, поддаются чужому влиянию. Кое в чем человек искусен, но далеко не во всем. Мудр тот, кто осознает границы собственных возможностей. «Человек — существо легкомысленное»[22], — предупреждал Шекспир. Научный скептицизм и научная строгость нам ох как нужны.

Возможно, в том-то и состоит принципиальное отличие науки и лженауки: наука остро ощущает несовершенство, погрешности человеческого восприятия, в отличие от псевдонауки и «безошибочных» откровений. Если мы напрочь отказываемся допускать саму возможность ошибки, то от заблуждений, в том числе серьезных и опасных, нам никогда не избавиться. Но если мы отважимся пристальнее всмотреться в самих себя, пусть даже выводы не всегда будут приятными, шанс исправить ошибки существенно возрастет.

Если ученые станут популяризировать лишь научные открытия и достижения, пусть самые увлекательные, не раскрывая при этом критический метод, то как обычный человек отличит науку от лженауки? И та и другая будут выступать в качестве окончательной истины. В России и Китае именно это и происходит: наука авторитарно преподносится народу санкцией свыше. Науку от лженауки уже отделили за вас. Простым людям не приходится ломать себе голову. Но когда происходят крупномасштабные политические изменения и мысль освобождается от оков, каждый самонадеянный или харизматический пророк обрастает последователями, особенно если сумеет сказать людям именно то, что они жаждут слышать. Любое мнение, обходясь без доказательств, сразу же возводится в догму.

Главная и непростая задача популяризатора науки — поведать истинную, запутанную историю великих открытий, а также недоразумений, а порой и упрямого отказа сменить неудачно выбранный курс. Многие, чуть ли не все пособия для начинающих ученых слишком легкомысленно относятся к этой задаче. Конечно, куда приятнее представлять отфильтрованную мудрость столетий в привлекательной форме как итог терпеливого совместного изучения природы, нежели разбираться в технических деталях этого фильтровального аппарата. Однако научный метод — сложный, утомительный — сам по себе важнее его плодов.

Глава 2. НАУКА И НАДЕЖДА

Два человека подошли туда, где была дыра в небе.

Один попросил другого приподнять его… а небеса оказались такими прекрасными, что тот, который сумел заглянуть, забыл обо всем, забыл о своем спутнике, которого обещал втащить следом, и ринулся в сияющие небеса.

Эскимосская поэма в прозе, записанная в начале XX в. исследователем Арктики Кнудом Расмуссеном

Мое детство пришлось на эпоху больших надежд. С ранних лет я мечтал стать ученым. Впервые эта идея оформилась, когда я узнал, что звезды — на самом деле чьи-то солнца, когда осмыслил, как чудовищно далеки они от Земли, раз кажутся всего лишь светящимися точками. Тогда мне едва ли было известно слово «наука», но я возмечтал погрузиться в это величие. Меня ошеломило совершенство Вселенной, очаровала великая цель — постичь, как все устроено, причаститься к открытию глубочайших тайн, исследовать новые миры — глядишь, и живьем, а не только мыслью. Мне повезло: мечта исполнилась, по крайней мере отчасти. И поныне для меня наука остается все такой же романтической, чарующей, новой, как полвека тому назад, когда я дивился чудесам Всемирной ярмарки 1939 г.

Желание популяризировать науку, раскрывать неспециалистам ее методы и достижения пришло ко мне столь же естественно. Одно вытекало из другого. Отказывать в научном объяснении — вот что казалось мне противоестественным. Влюбленный готов на весь свет растрезвонить о своей любви. И эта книга — очень личная повесть о романе с наукой длиной в жизнь.