Мир по дороге

Сознание меркло, многолетняя привычка брала своё. Ноги переступали короткими шажками, ровно по мерке снятых с них кандалов. Постепенно делалось холоднее. То ли оттого, что приближалась поверхность, выстуженная вечным морозом, то ли из-за крови, которая с каждым толчком сердца уходила из тела и чёрными кляксами отмечала его путь. Почти всюду эти кляксы мигом исчезнут под сотнями тяжело шаркающих ног, – эка невидаль, кровь на рудничных камнях! – но кое-где пятна сохранятся. Рабы станут показывать их друг другу и особенно новичкам, убеждая: легенда о завоевавшем свободу – не вымысел…

А пока он просто шёл, поддерживаемый неведомо какой силой, и вся воля уходила только на то, чтобы сделать ещё один шажок и не упасть. Перед ним проплывали мутные пятна каких-то лиц, но он не мог даже присмотреться как следует, не то что узнать. Шаг. Держись, Волкодав. Держись, не умирай. И ещё шаг. И ещё…

* * *

Даже если бы Гартешкел вырвался наружу и начал громко кричать, призывая на помощь, его бы вряд ли услышали. По улице катился ревущий клубок. Порой от него отделялись похожие на людей существа, но лишь для того, чтобы сразу вновь броситься в свалку. И кто-то волок на себе всю массу слипшихся тел, упрямо продвигаясь вперёд.

– Дойди, Волкодав, – шептала мать Кендарат.

Когда от криков начали дребезжать по стенам драгоценные чаши, войлочная завеса у входа вдруг тяжело всколыхнулась, успокоилась, снова подалась внутрь – и через порог, прижимая к груди корзину с оторванным ремнём, рухнул Волкодав.

Его чуть не уволокли за ноги обратно, но Иригойен с матерью Кендарат мгновенно вцепились в него и упёрлись так, словно от этого зависела их жизнь, и всё-таки затащили венна к себе.

– Матерь Луна, – приглядевшись, простонал Иригойен.

Смотреть на Волкодава было попросту страшно. То есть лучше было вообще не смотреть. Иригойен, во всяком случае, не смог разобрать, где кончались обрывки набедренной повязки и начинались лохмотья содранной кожи. Халисунец попытался забрать у венна корзину, но сведённые руки не разжимались.

Мать Кендарат опустилась на колени.

– Отдай, малыш, – шепнула она.

Забрала корзину и пошла туда, где сидел связанный Гартешкел.

Тот смотрел на неё выпученными глазами.

– Когда ты мёрз у дороги и притворялся больным, ты мне нравился больше, – сказала она. – Вставай, старейшина могильных воров и жрец святотатцев! Сам соверши то, на что обрекал этого человека!

Гартешкел засучил ногами и замычал, но мать Кендарат взяла его за палец, и он вскочил так резво, как только мог, потому что не всякому дано хладнокровно терпеть, когда ломается плоть. Жрица повесила ему на шею пирог и толкнула в сторону алтаря.

Толчок был не особенно сильным, но Гартешкел пошатнулся и ступил через белые камешки. То, что было дальше, человеческому осмыслению не подлежало. Не было ни прозрачной тени, ни ужасного вопля из пустоты. Старейшина упал на алтарь и просто исчез, словно проглоченный. Вместе с пирогом подношения и золотым одеянием, уворованным из могилы жреца.

– Вот так, – сказала Кан-Кендарат и вернулась к Волкодаву. Тот шевелился на полу, силясь подняться. Мыш прыгал вокруг и скулил, не смея коснуться хозяина. – Надо уносить ноги, пока они не догадались, в чём дело!

Распалённая толпа гудела у входа, дожидаясь, чтобы Гартешкел вышел объявить, что жертвоприношение свершилось и можно начинать праздничный пир.

Верный ослик смирно стоял за кустами в десятке шагов от задней двери храма. Туда Волкодав, скрипя зубами, как-то доплёлся, но это было и всё. Сесть верхом он уже не смог. Обмяк и свалился окончательно.

– А ты, небось, ещё и не бил их в ответ, малыш… – вздохнула мать Кендарат.

Уложила осла, и вдвоём с Иригойеном они с горем пополам затащили Волкодава ему на спину. Венн был хоть и костляв, но тяжёл.

Они не позарились ни на золото, ни на дорогие каменья, забрав только то, что, по их общему мнению, никак невозможно было оставить в руках осквернителей праха: меч Среброволосого, святого защитника саккаремских границ.

– Может, где-нибудь найдётся праведный храм… – сказал Иригойен.