Мир по дороге

Река, вдоль которой пересчитывали древние камни колёса тележки, текла зелёной бирюзой, разбавленной молоком. Считалось, что здесь, в отдалении от храма, она растрачивала священную силу, становясь просто Сиронгом. Зримым свидетельством тому была нарастающая прозрачность воды, уже почти не источавшей пара. Тем не менее вдоль берега чуть ли не сплошным лагерем стояли временные обиталища. От роскошных шатров с мокрыми знамёнами, обвисшими на шестах, до скромных веж[14] из камышовых циновок. Люди стремились подольше задержаться вблизи чтимых мест и лишний раз выкупаться в тёплых водах реки. В отличие от большинства рек Саккарема, Сиронг брал своё начало не от слияния ледниковых ручьёв. Его первородные, самые чистые и благодатные потоки были струями кипящих ключей, по воле Богини рвавшихся из земли в Дымной Долине. Как гласило предание, в озеро, клокотавшее у стен храма, могли без вреда для себя окунаться только святые. Обычные люди, не наделённые даром столь близкого общения с Божеством, совершали омовение здесь.

– Совсем как у нас, в Садах Лан, – задумчиво проговорил Иригойен.

Кан-Кендарат слегка наклонилась в седле.

– Я ослышалась или ты говоришь о тех самых Садах?

– Ты верно поняла, госпожа, – сказал Иригойен. – Многие называют наши Сады земным чудом, но изначально они были всего лишь кладбищем на пустынном берегу Гарнаты, по другую сторону от города. Там воздвигали Посмертные Тела первых горожан, и они высились среди камней и песка. Потом жрецы, молившиеся о мёртвых, привезли туда саженцы вишни, и нам кажется, что не иначе как Матерь Луна их вразумила. Когда деревья стоят в цвету, это добрая весть живым от ушедших, это вечная красота Лунного Неба, мимолётно явленная на земле. Плоды же суть овеществлённая молитва всех тех, кто прежде нас взошёл к истинному Свету… Но я не о том. Я хотел сказать, что люди, готовые заплатить, везут в Сады Лан Посмертные Тела своих близких, просто чтобы они провели несколько дней у ног великих усопших…

На берегу в это время сворачивали просторный шатёр. Освобождалось хорошее место у галечной косы и укромного омутка возле неё. С обочины дороги, перегораживая один другому подъезд к кострищу и куче мусора, оставленного прежними насельниками, пытались свернуть сразу два возка. Ржали лошади. Охранники и слуги надсаживали лужёные глотки, нимало не стесняясь святостью берега. Ещё чуть, и пустят в ход копейные древки, а там, чего доброго, и вдетые в ножны мечи.

Неужели, посетила Волкодава нечестивая мысль, халисунцы в этих своих Садах тоже дракой решают, чей мертвец первым будет спать рядом с самым древним шулхадом?..

– А что, – подслушала его мысли мать Кендарат, – у вас такое случается?

Иригойен стыдливо вздохнул.

– На то, – сказал он, – в Садах Лан бдит особая стража, хранящая покой. Но такое бывает. И даже похуже. Когда стража прогоняет рабов, пробравшихся для тайного поклонения…

Промокшему старику вряд ли по силам была ночёвка в палатке, и Волкодав с Иригойеном вкатили тележку в распахнутые ворота постоялого двора. Здесь те, чей кошелёк имел некоторую толщину, могли купить плотный ужин в харчевне и чистую горенку для ночлега. Люди попроще устраивались в большом общем доме с широкими лавками вдоль стен и длинным очагом посередине. Там могло бы плясать весёлое и щедрое пламя. Вместо него тлело несколько скупых маленьких костерков: привозные дрова стоили недёшево, их каждый покупал себе сам. Мать Кендарат, ведавшая походным хозяйством, неодобрительно покачала головой, однако приняла решение раскошелиться. Скоро запах мокрых плащей, развешенных для просушки, сделался ещё гуще. Когда подоспели хлебные колбаски, Иригойен принёс с кухни кружку неразбавленной медовухи для старика. Сделав несколько глотков, тот стал оживать. Хватился своего мешка, взялся сбивчиво благодарить… И наконец смог произнести своё прозвание: Гартешкел.

Волкодав решил про себя, что это хорошее и сильное имя. Впору мужу большухи. Гартешкелами в Саккареме называли камышовых котов, свирепых и скрытных.

Ещё он думал о том, что нынешний ночлег вместе с халисунцем и жрицей вполне мог оказаться последним. Я ведь пришёл сюда не ради знаменитого храма или баснословных ключей, текущих крутым кипятком. Завтра я начну слушать разговоры людей и присматриваться к их посуде. Глядишь, рано или поздно выяснится, по какой дороге идти, чтобы оказаться в Дар-Дзуме. И в том краю у Божьей странницы и сына пекаря вряд ли сыщутся какие-то дела…