Мир по дороге

Волкодав снова кивнул. Значит, мастер Шерешен. И кровь, которую не обманешь. Радостно, что Бизар, Шишини, Мицулав и их друзья снова разожгли гончарные печи. Похоже, эти печи горят достаточно жарко, раз теперь у них хватает денег на краски…

Он купил, не торгуясь, большое блюдо, показавшееся ему самым красивым. Блюдо было не разрисовано, а, как то первое, вытиснено маленьким писалом, сделанным из косточки желтослива. И покрыто лишь очень тонкой, почти не блестящей поливой.

Кто теперь в Дар-Дзуме вейгилом, уж не Бизар ли? Никогда я этого не узнаю. И про соплеменника своего, ставшего мавутичем. Мало ли чего я никогда уже не узнаю.

– Ты, почтенный, не кажешься мне похожим на верного Матери Луны, – заворачивая ему покупку в мягкую ветошь, сказал довольный торговец. – Или наш Свет уже достиг и твоей далёкой страны?

– Мы чтим своих Богов и не восстаём на чужих, – ответил Волкодав. – Я хочу порадовать друга.

Когда они с матерью Кендарат вернулись в общинный дом, Иригойен лежал в отведённой для них клетушке, дыша часто и тяжело.

– Упал во дворе, – хмуро пояснила Гаугар. – Из задка шёл и свалился.

– Я не свалился, – кое-как выговорил сын пекаря. – Я отдохнуть сел.

Может, он даже не слишком кривил душой. Плохо было то, что домой его принесли на руках.

Волкодав развернул свой подарок. Иригойен взял блюдо, и его глаза подозрительно заблестели.

– Спасибо, брат мой…

Жрица без промедления отправилась на общую кухню – готовить купленные зелья. Венн вышел с ней вместе.

– Он поправится, госпожа? Ты сможешь его вылечить?

Мать Кендарат грустно вздохнула:

– Иригойен с рождения несёт в себе неприметный с виду изъян…

– Какой?

– Вот у тебя, к примеру, стук сердца размерен, чист и силён. И у меня тоже, благодарение Кан. А у него сердце трепыхается, словно рыбка на крючке. То колотится, то замрёт.

И постепенно слабеет, докончил про себя Волкодав. Он видел такое в Самоцветных горах, да и позже, когда они шли с войском Тайлара Хума. Если жизнь спрашивает с человека больше, чем тот способен осилить, человек не выдерживает. Кто-то ломается сразу, кто-то догорает постепенно, как свечка, подожжённая с обоих концов.

– Будь он просто слаб, путешествие закалило бы его, но оно его вымотало, – сказала мать Кендарат. – Останься он дома… Впрочем… квашни с тестом, печной жар… Не знаю. По крайней мере, он следовал голосу Небес и был счастлив. – Помолчала и добавила: – А нынче ты принёс подтверждение, что странствовал и служил он не зря.

Волкодав опустил голову:

– Иригойену я не только блюдо бы отдал…

В голосе жрицы послышалась горечь:

– Я могу, сосредоточившись, превратить в шрам опасную рану и ускорить заживление сломанной кости. Моё умение далеко от совершенства, и я каждый день бьюсь над тем, чтобы хоть на кончик ногтя раздвинуть его пределы. Но заставить живые черева менять врождённую природу по произволу целителя… Я не знаю, справился бы с этим даже Наставник, которого я мысленно причисляю скорее к Богам, нежели к простым смертным…

Как же мне всю жизнь везло на хороших людей, вдруг подумалось Волкодаву. Даже в рудниках. Хотя считается, что караванщики вроде Таркима пригоняют туда распоследний сброд. Убийц, святотатцев и воров, которым в ином случае дорога была бы только на плаху. Ну а я почему-то встретил на каторге Тиргея, Мхабра, Каттая, Динарка, Кернгорма… Все они остались там, чтобы я мог идти дальше. Неужели я пройду ещё и мимо могилы Иригойена, прежде чем улягусь в свою?.. Зачем, Боги? Что я должен понять?..

Целую седмицу мать Кендарат отпаивала Иригойена свежими снадобьями. Запах у настоек, по мнению Волкодава, был жуткий, а вкус он представить себе и вовсе боялся. Жуть при этом состояла не в запредельной горечи или едкости; просто если лекарство такое, то какова же болезнь?.. Венн долго думал, чем бы помочь. Позаимствовал доску для игры в читимач и потребовал, чтобы сын пекаря его научил.