Мир не меч

По подбородку ее течет кровь, розовая, пузырящаяся. Губы еще вздрагивают, пытаясь что-то выговорить. Но еще мгновение – и ее тело начинает таять, а меч оплывает, плавится и исчезает.

Все кончено. Безымянная писательница мертва.

Я смотрю на Киру и понимаю, что думаем мы об одном – сколько секунд до Армагеддона?

18

Секунд оказывается – не более десяти.

Несколько ударов сердца раздаются в тишине – не моего, не Киры. Это сердце бьется громко, как гигантский колокол. Мы – в нем, пузырьками воздуха на потоках крови. Я замираю, по спине ползут мурашки и подгибаются колени. Страшно. Страшна тишина, страшен плач надтреснутого колокола, раздающегося в глухой тишине. Три удара, только три. Дальше – тишина.

Мыслей нет, как нет сил сдвинуться с места, сделать хоть что-то. Только дрожь в руках, только непередаваемый страх. Отсутствие звуков парализует. Я жду очередного удара колокола – но он не приходит.

Сердце Города остановилось?

Мы стоим в лабиринте, держась за руки, как дети. Обычно горячая ладонь Киры сейчас холодна, как у покойника, но я чувствую, что она чуть подрагивает. Он напряжен, глаза полуприкрыты. Вслушивается в происходящее, пытается понять, что творится. Пытается – и не понимает. Я плохо слышу сейчас его мысли – меня сковывает страх. Кровь молоточками стучится в виски, кажется, что на голову напялили слишком тесный обруч и, вращая винт на затылке, продолжают сжимать его.

Стены вокруг нас выцветают и обретают прозрачность, а потом наливаются яркой лазурью. Потолок стремительно уносится вверх, и вот мы – на дне гигантского колодца, ослепленные жгучим светом, льющимся отовсюду. Мы в сердце Города и видим его так, как видит себя он сам. Силуэты домов, острые контуры шпилей… Город совсем не похож на тот, к которому привыкли мы. Он другой – легкий и воздушный, наполненный светом.

Оглушительный звук аккорда вселенской гитары – и приходит невесомость, а лазурь потолка сменяется чернильной непроглядностью безлунной ночи. То ли мы летим, то ли пол уходит из-под ног – нет опор, нет притяжения земли, ничего, кроме призрачных стен и звездного купола. Я раскидываю руки, стремясь удержаться в вертикальном положении. Вибрирующий звук – словно кто-то колеблет гигантскую струну – пронизывает меня насквозь и, нарастая, оглушает. Я в страхе закрываю глаза, но продолжаю видеть сквозь веки. Кира парит метрах в двух от меня – я не могу дотянуться до него, но вижу каждую черточку изумленного лица, тени от ресниц под глазами…

И – лопается струна, не выдержав натяжения, рушатся стены, и небо застилается багровыми тучами, их рвут на клочья молнии. Ветер сдувает с призрачных башен флюгера, молнии бьют в шпили, течет раскаленный металл. Падают дома-силуэты, рассыпаются на цветные точки мосты и арки, ветер несет разноцветное конфетти – все, что остается от зданий. Выгорают вспыхнувшие от молний зеленые островки парков. Но это еще не самое страшное. Рвется фундамент Города – тонкие радужные струны, натянутые внизу, под ставшей вдруг прозрачной землей. Когда лопнет последняя, Город перестанет быть.

Рушится все – силуэт Города вокруг нас и купол неба, кажется, пространство смято, как фантик в кулаке ребенка. Секунды падения, но скоро воздух обретает упругость, и его потоки закручиваются в чудовищный смерч, а мы – в центре его, соринкой в «глазу бури» медленно опускаемся вниз.

Нет ни единого чувства, и ни единой мысли не осталось в моей голове – только удивление; ни страха, ни боли нет. Сила тяжести нарастает, и, едва коснувшись земли, мы оказываемся придавлены к ней, распяты на брусчатке мостовой – откуда, почему брусчатка? Я не понимаю.

Я не могу дотянуться до Киры, но это не самое худшее – я перестаю чувствовать Город, в груди вдруг образовалась ледяная пустота. До этого он отражался во мне, я чувствовала его как себя, но сейчас – словно острыми когтями вырваны из груди легкие, и нечем вздохнуть. Это боль, бесконечная боль.

Где-то вдалеке, я смутно чувствую их, так же распяты Лаан и Хайо, последние из Смотрителей. Лаан пытается встать, дотянуться, втянуть в себя то, что еще помнит, – и Хайо помогает ему подняться, но им удается только удержаться на коленях. Город вырван из нас, и мы беспомощны, утрачена структура. Троих слишком мало, чтобы удержать ее. Но вопреки моим ожиданиям Город, наш отец и мать, господин и любимое детище, не берет наши силы, чтобы удержаться, – напротив, выталкивает, ограждая и отгораживая от своей агонии.

Нас только трое – не семеро и даже не пятеро, трое. Слишком мало, чтобы удержать на плечах небо, запечатлеть себя в Городе и позволить ему устоять. И остается только ждать конца или фатальной перемены – что будет с нами, когда Город падет? А что будет с теми миллионами, что обитают внизу? Что сейчас происходит там?

Пожалуй, это конец всего.

Обидно до слез.