«Мир не делится на два». Мемуары банкиров

Проходили недели. Нам — французской ветви семьи Ротшильдов — надо было обдумать, как мы будем жить дальше и что будем делать. Может быть, нужно просто делать только самое необходимое для физического выживания после случившегося крушения всего нашего благосостояния? Ни Мари-Элен, ни я не имели ни малейшего желания жить где-либо в другой стране, кроме Франции, но разве я смогу забыть, что дважды в моей жизни Франция обращалась с Ротшильдами так, словно они были воплощением чего-то, что нужно ослабить или уничтожить? Я долго думал, и наша ситуация стала все яснее вырисовываться в исторической перспективе. Репутация и престиж Ротшильдов, основанные на заслуженном доверии к нашим банкам, на их надежности, по-прежнему остаются несравненным козырем, но насколько же бессильным оказался этот козырь… Если банки понесут ущерб или вообще перестанут существовать, мы превращаемся в ничто. Так уж повелось во Франции — каковы бы ни были причины, мы в настоящий момент здесь побежденные. С тех пор как наше имя стало синонимом крушения, оно вызывает скорее чувство неловкости, нежели ностальгические воспоминания.

Итак, следовало преодолеть растерянность и уныние и найти пусть вынужденное, но приемлемое решение. И такое решение было найдено — мы принимаем вызов судьбы и активно участвуем в развитии банка Ротшильдов в Нью-Йорке, для того, чтобы это учреждение морально и материально поддержало французскую ветвь семьи и нашего компаньона — английских Ротшильдов. Если представится возможность, конечно, было бы желательно основать во Франции маленький банк Ротшильдов. Давид предполагает стать его директором. Я горячо желаю ему успеха и желаю, чтобы ему всегда улыбалась фортуна.

Но только в Соединенных Штатах мы сможем вновь обрести необходимое признание во всем мире. Мой инстинкт борца победил все колебания, и я решил один ехать в Нью-Йорк и работать там, если это понадобится, долгие годы.

Недавно один представитель «нового режима», человек умеренных взглядов и дружелюбный, выступил с критикой моей эмиграции. Я как будто внезапно перенесся на сорок лет назад, в эпоху пустых дискуссий об этичности отъездов из страны. Однако сейчас нет войны, и патриотизм больше не рассматривается так узко; граждане Франции, живущие за рубежом, не считаются ни бесполезным балластом, ни плохими французами. Понятно, что среди левых, возможно, и есть люди, которые сожалеют о некоторых последствиях содеянного с моей семьей. Но они не возместят нам ущерба, тем самым способствуя тому, чтобы мы стали всего лишь жалкими провинциалами в Париже, обреченными занимать положение гораздо более низкое, чем наши коллеги из других стран. Скорее к области сентиментального я могу отнести то обстоятельство, что более всего я переживал потерю улицы Лаффит и всего, что значил для меня Дом. Целью правительства, конечно же, не было лишить нас нашей недвижимости, нашего здания — банк составлял с этим зданием единое целое, мы потеряли и то, и другое одновременно. Это здание мы строили и украшали с энтузиазмом, оно олицетворяло для нас продолжение прошлого; оно не упраздняло прошлое, оно принимало у него эстафету. Оно было его перевоплощением, а не заменой.

И снова старая улица Лаффит встает перед моими глазами: консьерж в доме 19, который весь год ходил в смешной помятой шапчонке, а зимой надевал широкий плащ; дверь под козырьком, которую нужно было открывать за кольцо, потому что ручка поворачивалась вхолостую, чтобы ввести в заблуждение воров (как изобретательно!); узкая лестница, что вела в «большое бюро» и находилась рядом со старым лифтом, который, сколько я себя помню, никогда не работал, его назначение всегда оставалось для меня загадкой. И еще мне приходят на память эти обычаи былых времен: корреспонденция могла быть вскрыта только нашим компаньоном, ее приносили моему отцу на улицу Сан-Флорантен, перед тем как вернуть, чтобы отправить упакованную в красный кожаный мешочек. У Ротшильдов было принято, чтобы каждый документ, независимо от его характера и назначения, подписывался одним из них даже во время отпусков.

Мы сохранили от прошлого гораздо больше, чем это на первый взгляд может показаться. Спокойная атмосфера, услужливые и любезные швейцары во фраках. Нет какого-то особого церемониала, но нет и той небрежности и неорганизованности, какая часто царит в общественных учреждениях. Улица Лаффит всегда содержалась в чистоте и порядке, никаких бумажек, цветы и зеленые растения повсюду — все свидетельствовало о том, что здесь заботятся о красоте и эстетике.