Улитка. Стало быть, письмо написано Грамером. Он с равным успехом мог говорить и правду, и ложь. Я попытался возможно подробнее вспомнить, что говорил Шапиро, а что – Грамер. Оба были согласны в том, что Лунный проект провалился. Дальше их желания расходились. Профессор хотел, чтобы я позволил себя исследовать, а Грамер – чтобы я ждал неведомо чего. Шапиро представлял Лунное Агентство – так, по крайней мере, он утверждал. Грамер о своих начальниках не пикнул. Однако почему, вместо того чтобы предостеречь меня, он просто оставил письмо? Или в игре участвовала еще одна, третья, сторона? Оба столько всего мне наговорили, и тем не менее я так и не узнал, почему, собственно, то, что находится в моем правом мозге, столь важно. Быть может, я проглотил что-то, что сначала усыпило мое несчастное немое правое полушарие, и поэтому оно вообще не давало о себе знать. Когда? Скорее всего предыдущим днем. Допустим, так оно и было. Зачем? Походило на то, что все, занятые охотой на Тихого, не знают, что делать, и тянут время. В их игре я был неизвестной картой – может, крупным козырем, а может, шестеркой. И одни не дают другим выяснить истину. А не усыпили ли они мое правое полушарие, чтобы я не мог договориться сам с собой? Вот это я мог незамедлительно проверить. Я взял левую руку в правую и уже известным способом обратился к ней.
– Как дела? – спросил я пальцами. Мизинец и большой палец дрогнули, но как-то слабо.
– Алло, ты слышишь? – просигналил я.
Безымянный палец коснулся подушечки большого, изобразив кружок, что означало «Привет».
– Ладно-ладно, привет, но как ты себя чувствуешь?
– Отстань.
– Говори немедленно, как себя чувствуешь? Пойми, у нас общие интересы.
– У меня болит голова.
Да, в этот момент я почувствовал, что и у меня
– У меня тоже. Она болит у
– Нет.
– Как так «нет»?
– А вот так.
Меня пот прошиб от нашего молчаливого разговора, но я решил не отступать. «Вытяну из него сейчас все, что удастся, – решил я, – любой ценой». Вдруг меня осенило. Язык глухонемых требовал большой ловкости пальцев. А ведь с незапамятных времен я привык к азбуке Морзе. Тогда я раскрыл ладонь левой руки и принялся указательным пальцем правой рисовать на ней попеременно точки и тире. Для начала SOS. Save our souls. Спасите наши души. Тыльная сторона левой ладони позволила царапать себя довольно долго, потом вдруг сжалась в кулак и дала мне солидного тумака, так что я даже подскочил. Я было подумал, что ничего не получится, но она выпрямила палец и давай царапать мне точки и тире на правой щеке. Да, она отвечала, ей-богу, отвечала азбукой Морзе!
– Не щекочи, а то получишь.
Это была первая фраза, которую я от НЕГО услышал, точнее, почувствовал. Я сидел не шелохнувшись, словно статуя, на краю кровати, а рука продолжала сигналить:
– Осел.
– Я?
– Ты. Давно так надо было.
– Почему же ты не дал знать?
– Сто раз давал, идиот. Ты не замечал.
В самом деле, теперь я вспомнил, что она уже неоднократно царапала меня и так и этак, но до меня, до левой части моей головы, не доходило, что это был Морзе.
– Господи! – нацарапал я. – Так ты можешь говорить?
– Лучше, чем ты.
– Тогда говори. Спасешь меня, то есть нас.
Не знаю, кто из нас приобретал сноровку, но молчаливая беседа шла все быстрее.
– Что случилось на Луне?
– А что помнишь ты?
Неожиданный поворот ситуации поразил меня.
– Не знаешь?
– Знаю, что ты писал. А потом положил в коробку и закопал. Так?
– Так.
– Ты писал правду?
– Да. То, что запомнил.
– Они тут же выкопали. Кажется тот, первый.
– Шапиро?
– Не помню имен. Тот, что глядел на Луну.
– Ты понимаешь то, что говорят голосом, обыкновенно?
– Плохо. По-французски лучше.
Я предпочел о французском не расспрашивать.
– Только Морзе?
– Лучше всего.
– Тогда говори.
– Ты запишешь, а они украдут.
– Не запишу. Даю слово.
– Положим. Ты знаешь
– А ты не читал?
– Я не умею читать.
– Хорошо... Последнее, что я помню... Я пытался установить связь с Вивичем, после того как выбрался из разрушенного подземелья в японском секторе, но у меня ничего не вышло. Во всяком случае, я ничего не припоминаю. Знаю только, что потом я опускался сам. То мне кажется, что на Луне я хотел забрать что-то у дистантника, который куда-то влез... или... что-то обнаружил... но не знаю, что и даже который это был дистантник. Молекулярный, пожалуй? Нет? Не помню, что с ним стало. А то...
– С тем, в порошке?
– Да. Но ты, наверно, знаешь... – осторожно подсказал я.
– Сначала до конца расскажи мне свое, – ответил он. – Что тебе кажется «а то»?
– Что там вообще не было никакого дистантника, а может, и был, но я его уже не искал, потому что...
– Потому что?..
Я замялся. Стоит ли говорить, что мои воспоминания порой напоминают странный сон, содержание которого невозможно передать словами, и от него остается лишь ощущение чего-то чрезвычайно необычного?