Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век

Четвертого марта 1936 года Госдепартамент получил из Москвы необыкновенное донесение, граничившее с тем, что американцы называют «практической шуткой», а русские – розыгрышем; более странного письма официальная почта, наверно, не видела. «Вы найдете здесь, сэр, точное описание того, что я считаю действительным положением России в 1936-м, но любовь к правде заставляет меня признать, что оставшаяся часть этой депеши была написана не мной, а почтенным Нилом Брауном», – послом США в России с 1850-го по 1853 г. Так, цитируя на многих страницах старинное донесение, Буллит информировал начальство о положении дел. «Климат тут тяжелый, – писали Браун и Буллит с разрывом в восемьдесят с лишним лет, – но самое трудное, что ждет здесь американца – это секретность, в которой здесь делается все… Любая мелочь сопровождается церемониями, и без оттяжек и провокаций добиться здесь ничего нельзя». Рассказывая о режиме Николая I, Браун писал о суровой полиции, o цензуре и капризности царя, сопровождая все это одним эпитетом «бессмысленный». В результате Россия не может похвастаться ни одним изобретением, писал Браун и повторял Буллит. «Они все позаимствовали, за исключением дурного климата». Далее следовали обобщения, построенные на личных обидах: «Ни одна нация так не нуждается в иностранцах, и ни одна нация не относится к ним так враждебно… За послами непрерывно шпионят, и их слуги вынуждены рассказывать об их разговорах, связях и пр. Секретность пронизывает здесь все, а показуха является и политикой правительства, и его страстью». Эту историческую бумагу подготовил, наверно, Кеннан, и она откомментирована с тщательностью ученого человека. Примерно тогда же Буллит мрачно сообщал, что учиться у большевиков нечему и от этих иллюзий давно пора отказаться. Администрация Нового курса хотела прислать официальных представителей для того, чтобы те учились в Москве массовому строительству жилья. «Нет абсолютно ничего, чему бы Советский Союз мог научить нас или другую цивилизованную нацию в области жилищного строительства» [152].

Непрерывная и все более грубая слежка московских служб раздражала Буллита, но и приводила его в азарт. Он, однако, воспринимал это как обычное поведение режима, вряд ли понимая, что Кремль вел против него целенаправленную кампанию личной компрометации. Но и без этого он был в ужасе от актов бессмысленного насилия, которые развертывались прямо за стенами Спасо-хауса. Первого мая 1935 года он писал президенту: «Террор здесь не прекращался, но сейчас он сделался так интенсивен, что в страхе пребывают и самые ничтожные, и самые могущественные из москвичей». Аресту и высылке, с изумлением рассказывал он Рузвельту, подверглись все, кто учил японский язык в Ленинграде, и все, кто лечил зубы иностранным дипломатам в Москве. В марте 1935-го редактор американского журнала Foreign Affairs через Буллита заказал статью Бухарину; посол обещал передать просьбу и при встрече с Бухариным настоять на том, чтобы тот написал статью. Они в это время часто виделись, и Буллит знал, что Бухарин жил от одной чистки к другой, все время ожидая ареста. Андрейчин уже был в «Люблянке» (так писал Буллит), и посол признавался президенту в своей неспособности сохранять позу дипломата: «Поддерживать сладкую любовную беседу с русскими в этих условиях необычайно трудно. Я не могу, конечно, сделать ничего, чтобы спасти этих людей. Строго между нами, я получил записку от Андрейчина, которую он с оказией переслал из Люблянки: он просит меня, ради всего святого, не делать ничего, чтобы помочь ему, потому что если я попытаюсь, его наверняка расстреляют» (Буллит так и писал, Lyublyanka). Позже он признавался Рузвельту, что единственное, чем теперь можно помочь русским друзьям, – это не общаться с ними [153].

Тогда Андрейчина не расстреляли. Свой срок – 10 лет за шпионаж и троцкизм – он отбывал в страшных лагерях Ухты и Воркуты; но похоже, его хранили для более важных государственных дел. В январе 1938-го его вернули в Москву, в Бутырскую тюрьму. Там он провел еще два года, а с началом войны болгарина освободили и, более того, трудоустроили в Совинформбюро. Вместе с этим агентством его эвакуировали в Куйбышев, и там он вновь встретился с сотрудниками американского посольства, эвакуированного туда же. 28 декабря 1941-го его принял Эдвард Пэйдж, второй секретарь посольства; он рассказал об этой беседе в обстоятельном меморандуме и, поскольку речь в ней шла о Буллите, переслал ему эту «совершенно секретную» записку. Этот документ никогда не публиковался, и я перескажу его почти полностью.