Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век

Эта недатированная трагедия была написана Буллитом, скорее всего, в середине 1920-х. Он полностью закончил эту пьесу в трех актах, но никогда не пытался опубликовать ее или поставить на сцене. Здесь живо, в быстрых диалогах, в реальных декорациях представлены позиции Вильсона и его ближайшего окружения, как они складывались и менялись в ходе Парижской мирной конференции. Некоторые действующие лица, начиная с самого Вильсона, представлены под их реальными именами, имена других героев изменены, хотя и они обычно узнаваемы. То же, наверно, произошло и с их словами: часть их высказываний Буллит цитировал по памяти или брал из исторических источников, другие придумал. В пьесе подробно показан ход переговоров в Совете Четырех и домашняя жизнь Вильсона в его парижской резиденции, с его тяжкими колебаниями, возвышенными разговорами с юными секретарями и дебатами с навязчивыми лоббистами. Дополнительный трагизм действию придает вымышленная фигура совсем юного секретаря. Вильсон нежно любит его, как сына, и вместе с ним решает вопрос о вступлении Америки в войну. Мы будем воевать лишь для того, чтобы установить мир, который навсегда покончит с войнами, говорит Вильсон. Уходя воевать, юноша верит в эту главную, оправдывающую все жертвы идею Вильсона. В следующем действии он возвращается с фронта, тяжко раненный и слепой. Он напоминает Президенту, заменившему ему отца, о том, что он принес себя в жертву ради справедливого и вечного мира. В этой центральной сцене, под конец мирной конференции, Вильсон осознает историческую несправедливость происходящего, отказывается от продолжения переговоров и демонстративно вызывает президентский пароход, чтобы вернуться в Штаты. Но союзники оказываются хитрее прямодушного президента-пресвитерианца, который действует (как замечает в пьесе циничный британский лидер) на основании одной веры: «Чистому все чисто». Лестью и обманом они уговаривают Вильсона продолжить переговоры, которые в пьесе кончаются параличом Президента и подписанным им провальным миром. Буллит показывает, что Вильсон и сам отлично знал, насколько Версальский трактат отличался от предложенных им ранее «Четырнадцати пунктов».

Отказ Вильсона от собственных принципов, которые он раньше предлагал миру с такой красноречивой убежденностью, поразил многих наблюдателей. Ленин писал, что Вильсон «оказался совершенным дурачком, которым Клемансо и Ллойд-Джордж вертели, как пешкой». В своей психобиографии Вильсона Фрейд и Буллит утверждали примерно то же, хоть и на более изощренном языке. Они подробно, день за днем прослеживали, как неспособность противостоять давлению союзников привела Вильсона к «моральному коллапсу», a вскоре и к физическому параличу. Редко в человеческой истории, писали соавторы, судьба мира так зависела от отдельной личности, как это было в весенние месяцы 1919 года в Париже. В конце 1920-х Фрейд и Буллит были уверены в том, что история пошла бы иначе, если бы Вильсон сумел тогда в Париже отстоять собственные принципы. «Его страх был слишком велик», писали соавторы. «Он боялся, что его уход с переговоров приведет к немедленному возобновлению европейской войны и… породит революционное движение такой силы, что весь европейский континент отдастся большевизму. Этого он не мог допустить. Он ненавидел и боялся коммунистов больше, чем он ненавидел и боялся милитаристов. В нем не было искры политического радикализма», – с неожиданным сожалением писали соавторы.