Мир клятв и королей

– Значит, ваша коалиция построена на выживании, – подытожила Пайпер. Разрастающееся в груди беспокойство отступило, но лишь на мгновение. Едва уловимый шёпот, раздающийся из-за спины, стал неразборчивым.

– Так же, как это было в первые столетия Сигрида. Расы заключали союзы, чтобы выжить в чужом мире. Только так они и спаслись. Прошло всего два века, Пайпс. Для сигридцев – ничтожно мало. Они всё ещё чувствуют себя чужими в этом мире и мечтают о том, чтобы вернуться домой.

– А ты? Ты же землянин, но с пробудившейся кровью первых. Чего хочешь ты?

– Чтобы наследие, хранимое нашей семьёй веками, не исчезло. Да, я землянин, но думаю, что моё место среди сигридцев. В их мире меня примут. На данный момент здесь меня удерживаешь только ты.

Значит, она – последнее препятствие между земным и сигридским мирами. Пока она цепляется за прошлую жизнь, в которой не было места магии, чарам, тёмным созданиям и сакрификиумам, Джонатан чувствует то же самое. Пайпер не думала, что из-за этого будет ощущать такой стыд.

Она хотела вернуть всё так, как было. Хотела всем сердцем. Но шёпот, уже проникший под кожу и распространявшийся по её телу, твердил, что это невозможно. Она не могла вернуть всё на круги своя, потому что Лерайе не выбрала её несколько дней назад. Лерайе выбрала её с самого её рождения. Вернуть всё на круги своя – значит принять Лерайе, её силу и тот факт, что с земной жизнью в привычном её понимании покончено.

– Если бы ты захотел, – осторожно начала Пайпер, старательно игнорируя шёпот, уже подобравшийся к основанию черепа, – ты бы вернулся к обычной жизни?

– У меня никогда не было той жизни, о которой ты говоришь, – спокойно ответил Джонатан. – Я с самого рождения был связан с коалицией, Орденом и сигридцами. Я никогда не предавался Забвению, поэтому у меня не было другой жизни.

– И у тебя никогда не появлялось желания послать всё к чертям? Забыть о проблемах, магии и демонах и жить, как простой человек?

– Конечно, такое было. – Джонатан качнул головой, словно её слова пробудили в нём моменты, которое вызывали это желание. Словно ему они были противны. – Я люблю своего брата, люблю вашу маму и люблю вас, своих племянников. Ради вас я мог оставить этот мир и предать себя Забвению. Я не могу сказать, насколько часто я об этом задумывался, но… Возможно, если бы я нашёл себе подходящую замену, я бы так и сделал. Но теперь, когда ты тоже втянута в сигридский мир, я не могу думать о том, чтобы всё забыть. У меня появилась ещё одна причина, чтобы не обращаться к Забвению. Только теперь эта причина стала самой главной.

Шёпот проник в череп. Кажется, дядя Джон сказал что-то ещё, но Пайпер его не услышала. Она бросила все силы на подавление шёпота, продолжавшего навязывать то, что она уже поняла.

Ей показалось, что движения дяди Джона немного замедлились. Она не была в этом уверена и была готова списать это на галлюцинации (что удивило бы меньше, чем какая-нибудь магия), если бы картина, попавшая в поле её зрения, не продолжала двигаться в том же темпе. И что-то, бывшее тёмным пятном в самом центре картины, стремительно приближалось. Пайпер знала, что картины зачарованы каким-то странным образом, что действия, изображённые на них, будут без конца повторяться, да так, что никто не сможет понять, где начало и конец. Стремительно приближающееся тёмное пятно будет таковым и дальше – оно будет нестись вперёд, приминая под собой белый снег и перепрыгивая через поваленные стволы деревьев.