Читаем Мир и война полностью

А Бобрищев приложил ладонь к груди:

– Уверяю вас, сударыня, это совсем не такая компания. Пьем умеренно, беседуем мирно – как у Пушкина, «за чашей пунша круговою», но без излишеств.

– Ладно, ступайте, – смилостивилась она. – Мне надо готовиться в дорогу.

Проводила, села к столу, надела очки, принялась за работу: подвела итог дорожных расходов, составила на завтра список необходимых покупок. Было даже кстати, что Митя ушел и не мешает сосредоточиться. А будет маяться завтра похмельем, на то в аптечке есть порошок от дегидратации и мигрени.

Покончив с хозяйственным, Александра еще долго, до глубокой ночи писала дневник – на корабле из-за качки не получалось, а мыслей накопилось много.

Последние строчки, дописывавшиеся уже в полудремоте, с позевыванием, были такие: «Должно быть, это и есть счастье. Быть всегда вдвоем, совершенствоваться в любимом деле, иметь возможность спасти того, кого любишь».

Только бы бабушка меня дождалась, подумала Александра, уже лежа в кровати. Ничего. Если обещала – дождется.

С этой успокоительной мыслью и уснула.

А проснулась уже при свете, то есть по-декабрьскому очень поздно. Поглядела на мужнино место, удивилась, что там пусто. Вспомнила: он ушел в гости к правителю какой-то канцелярии. Должно быть, все же выпил там лишнего и уснул.

Встала недовольная и Митей, и собой. Даже адрес вчера не спросила! Куда отправлять посыльного? Как, бишь, фамилия-то? Пыляев? Пылеев?

Но сильно не беспокоилась. Все равно снаряженный возок с лошадьми и ямщиком обещались доставить только к трем часам пополудни. Отправляться придется уже в сумерках, но к ночи Александра рассчитывала быть в Чудове. Там сменить упряжку и без промедления ехать дальше. Накатанный снежный путь укачает лучше колыбели.

Вышла на Невский со своим списком и тут уж разозлилась нешуточно. Гостиный Двор закрыт, магазины и лавки на проспекте тоже заперты, хотя понедельник и время самое торговое. Сиеста у них тут, что ли, как в Мексике?

И людей на широкой улице мало, а те, что были, все двигались в одну сторону, к Адмиралтейскому шпилю. Отправилась туда и Александра. Там петербургский downtown: справа царский дворец, слева Сенатская площадь. Может, хоть в самом центре что-нибудь открыто?

Спереди донесся громкий треск, словно стали палить из ружей. Раздались крики толпы. Еще и пушки загрохотали.

Салют, догадалась Александра. У военной державы куча военных праздников. Годовщина какой-нибудь дурацкой победы или еще что-то подобное. Оттого и магазины закрыты. Вот некстати.

Выругалась по-английски крепкими морскими словами, повернула обратно вся кипя.

Придется, видно, покупать провизию и прочее уже завтра, в Новгороде. Муж бы только вовремя вернулся. Если возок прибудет, а Дмитрия нет, пусть потом пеняет на себя. Будет ему и пунша чаша круговая, и пруд с крокодилами.

Перейти на страницу:

Все книги серии История Российского государства в романах и повестях

Убить змееныша
Убить змееныша

«Русские не римляне, им хлеба и зрелищ много не нужно. Зато нужна великая цель, и мы ее дадим. А где цель, там и цепь… Если же всякий начнет печься о собственном счастье, то, что от России останется?» Пьеса «Убить Змееныша» закрывает тему XVII века в проекте Бориса Акунина «История Российского государства» и заставляет задуматься о развилках российской истории, о том, что все и всегда могло получиться иначе. Пьеса стала частью нового спектакля-триптиха РАМТ «Последние дни» в постановке Алексея Бородина, где сходятся не только герои, но и авторы, разминувшиеся в веках: Александр Пушкин рассказывает историю «Медного всадника» и сам попадает в поле зрения Михаила Булгакова. А из XXI столетия Борис Акунин наблюдает за юным царевичем Петром: «…И ничего не будет. Ничего, о чем мечтали… Ни флота. Ни побед. Ни окна в Европу. Ни правильной столицы на морском берегу. Ни империи. Не быть России великой…»

Борис Акунин

Драматургия / Стихи и поэзия

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза