Мир и нир

– Ты в чём-то прав. Но я повязан, – язык у парня слегка заплетался, однако слова он произносил вполне осмысленные. – За глейство и эти земли я обязан идти за королём – освобождать хрымов.

Он улыбнулся, распахнув рот. Волосы тёмные, глаза почти чёрные, а верхние клыки – раза в полтора больше моих. Дед или бабка у Нимирха точно из антов.

– У меня жена – ант. Дети тоже будут анты. Или полукровки. Почему мы должны воевать с антами? – спросил его.

– Так Карух на том к власти и пришёл. Брата убил. Таким как я обещал: заберём всё у антов и поделим. Устраним несправедливость.

– Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим – кто был ничем, тот станет всем, – ответил я ему, попадая в мотив «Интернационала». Местный яндекс-переводчик, пасующий при обсуждении налоговых зачётов, изумительно справляется со стихотворным размером. А уж с рифмой совсем нет проблем. Большинство слов заканчивается на «хрр» или «брр».

– Ты к чему?

– На моей родине однажды решили – отнять и поделить. Не очень хорошо вышло.

– Гош! Я всё-таки живу как другие. А ты? Южный изгой. Рано или поздно тебя сожрут. И плевать на законы. Особенно если на законы отца плюёт молодой король. Дружина хоть есть?

– Есть. Обстрелянная.

– Но против армии королевства или пары отрядов каросских наёмников не потянет. Рискуешь, Гош. Сильнее меня рискуешь. Это тебе первому надо думать – что делать дальше. В рощу сейчас пойдёшь? А лучше переночуй. Не друг ты мне. И не будешь. Но… уважаю.

Так. Ещё кружка, и разговор окончательно скатится до: ты меня уважаешь – а ты меня? Приглашение я принял, отправившись спать, наутро отвёл двух трофейных корово-бычков (под хвост и брюхо не глядел, пол не определял) в деревню, где выменял на мёд. Правильно – липовый! И без мух. После чего с пеналом бумаг и бочонком не меньше чем на пятнадцать либ, полным сладкой засахаренной массы, потопал в рощу. Верью приветствовал как старого знакомого. Он меня тоже запомнил. Надеюсь – однажды не съест с голодухи.

* * *

Клай за зиму подурнел с виду, посмурнел. На рыжей гриве проступили седые нити. Может – пара всего. Но – заметно.

Семейная жизнь означает испытания. Повторная – тем более.

Настя лишь хмыкнула при моём появлении. Удалилась к себе. Больше не вышла. Не особо вежливо, но я не в претензии.

– Пойдем, воздухом подышим?

Брент пожал плечами.

– Может – пообедаешь с дороги?

– Обед в честь дорогого зятя без нира невозможен. А мне нужна твоя трезвая голова, тестюшка.

Он накинул тулуп и вышел за мной во двор. Дружинник отворил ворота.

– Помнишь, Клай, как отбивались здесь от каросских наёмников прежнего глея Кираха? Будто сто лет прошло.

– Да… Много всего утекло. А здесь стояли палатки на нашей свадьбе.

Теперь просто поле со следами вспашки плугом. Февраль здесь теплее марта под Брянском. Скоро распутица. Посевная. Миры разные, а жизнь течёт по тому же кругу.

– Надеюсь, не жалеешь, что женился?

– Не знаю! – он взмахнул руками, и в том жесте было отчаяние. – Ничуть не напоминает мою прежнюю любовь, мать Мюи. Настья освоилась, стала упрямая. Перечит по любому поводу. Что муж – господин для жены, ей – пустой звук. Считает, все мы виноваты перед ней, что застряла там, где нету айфьинов.

– Айфонов, – машинально поправил я. – Ну а главный виновник…

– Ты, Гош. Так твоя мама ей и объяснила.

– Переживу недовольство Насти. Теперь давай о тебе. Ты же понимаешь, что все женщины – разные? Снаружи у каждой пара сисек. И ниже там – одинаково устроено. Но внутри – другие! Пока ты сравниваешь Настю с покойницей, нормально у вас не будет. Вслух сравниваешь?

– Бывало…

– Ну вот. А представь себя на её месте. В мозгах восемнадцать лет, в её окружении – это скорее позднее детство, чем ранняя зрелость. Вдруг – бац! Ты в другом мире. Всё другое. Тело более взрослое. Вокруг чужие. Нравы совершенно не такие. С её точки зрения – дикие. Постоянные упрёки, что ведёшь себя хуже умершей, то не так, это не так. Ты, здоровенный и грубый мужик со страшными клыками, вдвое старше…

– Не совсем вдвое…

– В её мире такие как ты – с морщинами и сединой – выглядят за пятьдесят. Короче, берёшь замуж. Куда ей деваться? Попрекаешь, что не девица. А она – что, клялась тебе, что ни с кем ни разу? В её обществе такого не бывает. К восемнадцати почти все попробовали. Грехом не считается.

– Как это не считается?!

Он даже приостановился, глядя на меня недоверчиво.

– Вспомни, Мюи пила лёгкий нир. А в некоторых культурах женщинам строжайше запрещена даже капля алкоголя. И лицо они открывают только близким родственникам. После свадьбы – мужу. Там невесту выбирают, не видя внешности! По их понятиям, Мюи с открытым лицом – распутница.

– Дикари!

– Не дикари. Другие.

– Не пойму никогда.

– А придётся, коль взял. Навязал себя. Один мудрец нашей культуры, Антуан де Сент-Экзюпери, сказал: мы в ответе за тех, кого приручаем. Ты приручаешь Настю, хоть и не особо удачливо. Мудрая женщина Катерина Насута добавила: спорить с женщиной в принципе бесполезно, а когда она демоница, так и опасно[7].

– Ты хочешь сказать: Настья – демоница? То есть колдунья?