«Достаточно было взглянуть на этого стройного, красивого, всегда изящно одетого человека с холодно-надменным лицом римского патриция и с характерным говором петербургских придворных, чтобы безошибочно определить среду, из которой он вышел. Всем бытом своей молодости, привычками и знакомствами он был тесно связан с петербургской сановной средой… Постепенно он порывает свои старые связи и заводит знакомства в кругах радикальной петербургской интеллигенции… Вступив в новую среду, Набоков, однако, сохранил как внешний облик, так и все привычки богатого барина-аристократа. В его особняке на Морской, в котором стали появляться лохматые петербургские интеллигенты, наполнявшие его изящный кабинет клубами табачного дыма, они чувствовали себя неуютно, нарушая непривычный им этикет налаженной жизни барского дома. Удобства жизни, к которым Набоков с детства привык, он очень ценил… В Государственной Думе я не мог не любоваться этим стильным аристократом, но его внешняя холодность и надменность в обращении мешали сближению с ним. Да и сам он не искал сближения с новыми знакомыми. Впоследствии, в Крыму и за границей, мне пришлось ближе с ним познакомиться, и я понял, что типичная для него надменность была отчасти внешней формой, прикрывавшей свойственную ему замкнутость, отчасти же вытекала из глубокой эстетичности его натуры, которой органически противна была человеческая пошлость, не чуждая даже очень крупным людям. Все-таки он был, вероятно, холодным человеком, не только внешне, но и внутренне, однако сильные эстетические эмоции заменяли ему теплоту и глубину чувств, и внутренне он был так же изящен, как внешне. Все его речи и поступки поэтому отличались особым тактом и благородством. И умер Набоков так же красиво, как жил…»
Как видите, мы подошли здесь весьма близко к загадкам характера В.В. Набокова, главного героя нашей книги, однако так и не объяснили ни причин бунтарства, ни истоков либеральных эмоций его отца. Можно предположить, что, умевший скрывать свои чувства, В.Д. Набоков наделен был благородным сочувствием к обделенным, к униженным и ежечасно унижаемым. Что он ненавидел насилие, содрогался при мысли о самодовольных и самонадеянных палачах, посылающих на смерть себе подобных. Чем же иначе объяснить его неустанную (до последнего дня) борьбу против смертной казни? Его ненависть к расистам и погромщикам? Ненависть к пошлым диктаторам и убийцам? Его заступничество за слабых, за жалких, непохожих на других? А может, это вовсе необъяснимо. Как необъяснимо само добро. Существует, и ни в зуб ногой, как говорил злополучный тезка нашего героя.
Жизнь и смерть В.Д. Набокова сыграли совершенно особую роль в творчестве его сына, который собирался написать об отце подробнее. Все собирался, собирался — и, конечно, не успел… Впрочем, среди написанного им очень многое навеяно и этой жизнью, и этой гибелью…