Мир, где тебя нет (СИ)

Маркизы, графья и бароны были выдворены тотчас, на грани приличий. Ошарашенные слуги призваны к порядку, и было немедля послано за семейным лекарем. Знакомый Диане мэтр, лечивший однажды её саму, едва не лишился чувств, узнав, в каких условиях маркизе привелось разрешиться от бремени. Впрочем, по прошествии некоторого времени, когда Ниери уже отдыхала в постели, препорученная заботам сиделок, мэтр с неудовольствием вынес вердикт, что всё будто бы обстоит благополучно, как с маркизой, равно и с детьми. Впору было заподозрить, будто мэтр счёл для себя этот факт оскорбительным.

В покоях маркизы всё закрутилось в торжественно обставленных, по возможности приглушённых и, в конечном счёте, радостных хлопотах. Невесть откуда — будто бы также из воздуха — извлекли две неотличимые колыбели, изумительно монументальных, все сплошь изукрашенных резьбой по тёмному, выглаженному до лакированного блеска дереву, а внутри — всё в выплёскивающей за борта пене кружев. И каждое одеяльце, каждая пелёнка и крохотная рубашечка — всё было помечено белым по белому вензелем.

Герцог Нолан лично отдавал распоряжения и надзирал за исполнением, и в роли церемониймейстера был внушителен и, определённо, получал от того великое удовольствие.

В сей час герцог Нолан почитал себя весьма богатым человеком. Невестка, на которую он уже махнул, было, рукой и мирился с нею ради любви сына, невестка эта одарила его внуком, а герцогство — наследником. Впрочем, как ни удивительно, появлению внучки суровый герцог обрадовался едва ли не больше, и самолично держал на руках малышку, покуда устраивалось её с братом жилище.

Ответив на объятие полусидящей на подушках Ниери и дослушав с полсотни многословных благодарностей, Диана покинула опочивальню и смежную с нею, уже на глазах обретающую приметы необжитого пока уюта, детскую. Исполнившую первейший свой долг маркизу как по мановению окружили предупредительные сиделки, опрятные и услужливые горничные и безукоризненные в своём женском благополучии нянюшки, коих набралось на целый полк благородных отпрысков.

Издали, так, что ни единый звук не смел просочиться за двери и возмутить покой маркизы и новорождённых, в коридорах разносился ослабленный до грани слышимости гул: где-то двумя этажами ниже, как бы не в том самом зале, уже закипал пир горой. Гордый новым статусом дед не откладывал празднование в долгий ящик, да и присутствие знаменосцев пришлось кстати, и теперь герцог принимал поздравления и первый поднимал кубки за здоровье внуков и их матушки.

С Треем Диана перемолвилась едва ли парой фраз, да и то пока лекарь, на чью долю всё же нашлось занятие, промывал и перевязывал раны, в самом деле, согласно словам Демиана, не внушающие опасений. Сутки-двое отдыха, и исчерпанный у Звёздной башни дар вновь восстановит резерв и заживит телесные повреждения. Впоследствие Демиан скажет, что Трею пришлось не в пример тяжелей самого Магистра: у Трея не было той относительной неприкосновенности, которой обладал сосуд Чёрного Пламени.

Едва вытерпев необходимые врачебные манипуляции и сменив одежду, Трей отправился к жене.

Герцогиня Кармаллорская, разумеется, могла бы спуститься в пиршественный зал, где умеющий быть и благодарным хозяин воздал бы ей положенные почести, но среди многочисленных гостей неизбежно возник бы вопрос, что госпожа Кармаллора поделывает вдали от родового гнезда, откуда, по настойчивым слухам, который год не кажет носа. И помимо того... Диана чувствовала себя гостьей на чужом празднике.

После недолгого всплеска возбуждённой радости наваливалась ватная усталость.

Безупречно вышколенная, словно бы хетанская муштра напрочь отсекла в ней любопытство, неловкость, бестактность, равно как и все прочие, присущие живому человеку, а не механической кукле недостатки, горничная с невыразительным лицом и столь же невыразительным голосом проводила высокую гостью до уже подготовленных к приёму покоев. Диана отказалась от предложенных услуг, ибо не нуждалась ни в чём, помимо отдыха. Отосланная горничная отчеканила затверженную фразу: звать, дескать, в любое время дня и ночи, по малейшей прихоти, — и исчезла.

Диана утомлённо опустилась на высокую, непривычно узкую постель. Посидела, бездумно глядя на отблески по каминной решётке. Поднялась, преодолевая сопротивление обессиленного, будто бы опустевшего тела, медленно умылась из кувшина (подогретая вода стала прохладной). Сняла с себя одежду, в которой так спешно довелось покидать Телларион, переоделась в оставленную в изголовье постели — пахнущую чистотой и прохладой, с вездесущими вензелями.

И поняла с совершенной ясностью, что не уснёт в эту ночь.

И ведь всё разрешилось благополучно, лучше, чем возможно было надеяться. Отчего тогда гнетёт и мает, и влечёт за неведомые пределы, точно измученную душу вытягивает из тяжёлого, забвенного, как камень, брошенный из ладони, тела?