— Клирия? — слегка обеспокоено позвала та. — Ты как?
— Всё в порядке. Пусть лучше он сам вернётся в норму в кругу своей семьи, чем рывком вот так. У него теперь ведь есть время и его семья. Своя семья… Та, о которой он так мечтал. Так что ему ничего не грозит.
— У него, кажется, сломан позвоночник…
— Это тоже не беда. Целители не перевелись, а трудности делают семью только крепче и ближе, не так ли? — улыбнулась она, подмигнув Богине Безумия, которая не была уверена, как правильно реагировать. — В конечном итоге он теперь мой. Мой мальчик… мой
— И ещё… я подобрала эту вещь около него. Видимо он пытался отчаянно пробить себе череп или ещё что этим, прежде чем сдался от затеи, — она протянула Клирии револьвер, который та без интереса положила на вещи и продолжила любоваться своим любимым.
— Он такой целеустремлённый. Но хорошо, что в этот раз сдался, — улыбнулась она, гладя его по голове.
Она продолжала так сидеть, не обращая внимания ни на что в течение десяти минут, прежде чем Богиня Безумия наконец решилась позвать её.
— И куда вы направитесь теперь?
— Куда? — посмотрела на неё Клирия, словно на мгновение её этот вопрос поставил в тупик.
Но теперь её глаза искрились светом счастья, который переполнял Клирию, на лицо вернулись мягкие черты, словно потерянные штрихи на портрете. Тени, что обычно преследовали её, наконец исчезли вместе с аурой, которая просто растворилась в ночной тишине и спокойствии.
Клирия лучезарно улыбнулась, как могут улыбаться только действительно нашедшие своё счастье в жизни люди, всё продолжая плакать.
— Далеко-далеко, Богиня Безумия, очень далеко. Мы осядем где-нибудь, пока он сам не придёт в себя и не сможет нормально двигаться, после чего поедем дальше. Я знаю, что у нас будут времена невзгод и может даже сор… но всё будет хорошо, ведь это жизнь. Мы уедем вместе. Туда, где нас не знают. Туда, где нас никогда-никогда и никто не найдёт. Туда, где мы будем наконец счастливы…
Я больше не слышал крика. Не слышал собственного бесконечного крика в своём сознании, как и не слышал его снаружи.
Зато я слышал ветер. Чувствовал его на своих щеках.
Впервые за десятки сотен лет я слышал что-то помимо собственного нескончаемого крика. Я… я прощён… теперь кажется я прощён за содеянное, и мне дали наконец покой.
Я слышал ветер, шёпот листьев, слышал пение птиц, слышал жизнь вокруг себя, даже ещё не открыв глаза.
А ещё я слышал чьё-то угуконье. Чей-то маленький голосок, кто ещё не научился говорить, показывая свой восторг через звуки. И я чувствовал маленькую ладошку, которая стучала меня по лицу, мягкую, с маленькими пальчиками.
Эти пальчики сейчас мне ноздри пытались растянуть зачем-то, но… Какая к чёрту разница? Я впервые за сотни лет чувствовал ещё что-то помимо влажного пола.
И я чувствовал дыхание на другой щеке, чувствовал, как кто-то носом тычется мне в ухо и тихо произносит:
— Проснись и пой, Патрик, проснись и пой… — лёгкий как ветер голос, полный жизни, которой я не видел и не слышал в пустоте. — Добро пожаловать домой…
Это был не мой голос, но узнать его я так и не смог.
Но… боги… я впервые за столько лет не слышу собственного крика…
— Просыпайся… жизнь зовёт… — мелодично пропел мне голос в одно ухо, когда в другое что-то весело угукал другой, дёргая меня за нос бессовестным образом.
Я счастлив…
Впервые за столько лет я плачу от счастья…