— О простите! Я ещё не привыкла… — окончательно смешалась миссис Фьюстер. — Скажите, почему Чак, а не Шолотль? — нашлась она.
— С этим именем связано слишком много такого, что я хотел бы забыть, — признался Золотой император в порыве откровенности.
Вопреки предсказанию Хаоса, первым не выстоял небесный самодержец. Эта некрасивая, но необычайно притягательная женщина разбудила его сердце и он, не удержавшись, привлёк её к себе.
Миссис Фьюстер замерла в его объятиях, а затем с извиняющейся улыбкой упёрлась ладонями ему в грудь.
— Чак, я люблю мужа.
— Я знаю, — вздохнул Золотой император и заглянул ей в лицо, — поэтому я не лезу к вам с поцелуями. Но нам же ничего не мешает обняться; так сказать, чисто по-дружески. Верно?
— Верно, — согласилась миссис Фьюстер и её глаза засияли смехом. — Действительно, отчего бы нам не обняться чисто по-дружески? Особенно после всех тех тесных объятий в пылу драки?
— Вот именно! — воскликнул Золотой император и, заразившись её бесшабашным настроением, нежно поцеловал в губы. — Давай перейдём на «ты», — предложил он и ухмыльнулся. — И да! Не подумай чего лишнего, это был чисто дружеский поцелуй.
— О, даже в мыслях не было! — пропела миссис Фьюстер и, преобразившись в Деву Ада, приставила ему кинжал к животу. — Мой венценосный друг, сейчас я разделаю тебя под орех, но ты должен знать, что это будет чисто по-дружески. Понял?
— Чего ж тут непонятного? Дружба она всегда такая, особенно между мужчиной и женщиной! — отозвался Золотой император, уходя от стремительной атаки. — Друг, только не прибей меня раньше времени! Помни, что мне ещё нужно выручить дочь из плена.
— За это можешь не волноваться! — прорычала Дева Ада и, запустив в него деструкционными иглами, одновременно выстрелила многомерной сетью. — Клянусь, как друг, я из тебя все жилы вытяну и на катушку намотаю, но ты у меня выстоишь в схватке с Эквилибриумом, — пообещала она и оскалила в улыбке жуткие зубы.
На своё счастье, Пан припозднился и не видел, как обнимаются его жена и Золотой император. После их ухода он, как всегда, взобрался на верхушки своей персональной скалы, с которой обычно наблюдал за их сражениями, но после третьей сшибки у него не выдержали нервы. «Создатель! Какой кошмар!» — воскликнул он и осенил себя охранным знаком. Чтобы не изводить себя тревогой за жену, он взобрался на трон короля троллей и закрыл глаза. Сидеть просто так ему было скучно и он, чтобы скоротать время, потянулся за свирелью, но это была не Сиринга, к тому же грохот идущего сражения заглушал его музыку.
Тогда греческий бог-поэт начал сочинять героическую балладу — благо, обстановка была более чем подходящая. Увы, и здесь у него не пошло. Тогда он подставил лицо весеннему ветру, несущему пьянящие запахи земли, и, гоня от себя дух бродяжничества, отдался на волю того, к чему у него лежала душа.
Стихи рождались легко, строчка за строчкой, и он с чувством продекламировал:
Мы шепчем всем ненужные признанья,
От милых рук бежим к обманным снам,
Не видим лиц и верим именам,
Томясь в путях напрасного скитанья.
Со всех сторон из мглы глядят на нас
Зрачки чужих, всегда враждебных глаз.
Ни светом звезд, ни солнцем не согреты,
Стремим свой путь в пространствах вечной тьмы,
В себе несём свое изгнанье мы —
В мирах любви неверные кометы[2]!
В нас тлеет боль внежизненных обид,
Томит печаль и глухо точит пламя,
И всех скорбей развернутое знамя
В ветрах тоски уныло шелестит.
Но пусть огонь и жалит, и язвит
Певучий дух, задушенный телами, —
Лаокоон, опутанный узлами
Горючих змей, напрягся… и молчит.
И никогда — ни счастье этой боли,
Ни гордость уз, ни радости неволи,
Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы
Не отдадим за все забвенья Леты!
Грааль скорбей несем по миру мы —
Изгнанники, скитальцы и поэты!
С замиранием сердца Пан прислушался к неутихающему эху голосов, что разносили его стихи по всем окрестностям, а может, и по всей Фандоре. Довольный сверх всякой меры он спрыгнул с трона короля троллей и, спустившись вниз, дошёл до перекрёстка. Одна из дорог вела к дому, другая была той, по которой он обычно удирал из него.
Стоя на перепутье, он заколебался. Пан любил Аэллу — любил всем сердцем, но его душа, охваченная жаждой странствий, рвалась на волю.
Молния, ударившая ему под ноги, заставила его подпрыгнуть. Он поднял голову и увидел, что Золотой император, парящий в воздухе, смотрит на него. Аэлла, которая в пылу схватки не обращала внимания на то, что творится внизу, тут же воспользовалась заминкой противника и перешла в ближний бой. По-прежнему не спуская с него глаз, Золотой император уклонился от её удара и резким рывком привлёк её к себе. Когда она замерла, прижавшись к его груди, Пан зажмурился, чтобы не видеть их объятий, а затем с решимостью на лице свернул на ту дорогу, что вела прочь из дома.
***
Алекс тяжело взмахивал крыльями и, как мог, старался прикрыть товарища. Стрелы Аполлона были таковы, что пробивали даже драконью чешую, и словил их он немало.