Мир

Энок попытался поразмышлять о любви Господней. Он сосчитал всё хорошее, что получил от Бога: жизнь, здоровье, пищу и питьё, ум и разум, всё, в чём нуждались его тело и душа, а сам при этом думал только о плохом… Всякую минуту Энок заслуживал адских мук; но Бог откладывал наказание, отсрочивал — и хранил Энока, берёг и позволял грешить дальше; да, и более того — Он послал своего собственного сына, чтобы и Энок обрёл спасение, если когда-нибудь пробудится. И Бог позволил, чтобы Энок появился на свет в христианской стране, где путь к престолу Божьему открыт и свободен, и просвещал его дарами своими, и всегда ждал его с раскрытыми объятьями, все эти сорок лет, на всё неправильное и злое Он отвечал лишь любовью и добром. Вдумавшись, Энок ощутил себя последним псом и мерзавцем, но слёзы раскаяния так и не приходили.

Он вернулся в свою комнату, зажёг свечу и присел почитать Ларса Линдерота[21]. Возможно, у него он найдёт твёрдое слово, дабы защемило его неприступное сердце. Потом он взял Иоганна Арндта[22] и, наконец, Библию. Когда пришло время ложиться, он прочитал молитву, старую добрую молитву из псалтыря его отца.

Но Энок отправился ко сну, так и не обретя надежду.

Он лежал, боялся смерти и ада — и не мог уснуть, он не смел засыпать: ведь подумать, если Господь явится к нему!.. Он молился, да, он почти рыдал от страха — но не было никаких признаков того, что его молитва услышана. Анна лежала, долго слушала его, и ей становилось жутко.

Лишь под утро Энок уснул, но спал беспокойно. Ему казалось, он шёл по дороге в тёмную дождливую погоду. В тяжёлом воздухе раздавался грохот, и страх переполнял Энока. Вдруг он увидел человека, шедшего к нему через пустошь; на голове незнакомца была чёрная шапка из собачьей шкуры. Лицо его распухло и покраснело. Он остановился и посмотрел на Энока, открыл рот и хотел заговорить, но не мог — он лишь выл и лаял. Потом ему стало плохо, он упал, его стало рвать, и зловонное пламя выходило из уст его. И тогда Энок окаменел от страха: он понял, кто это был.

Такие сны преследовали Энока, он ворочался до тех пор, пока не встал. Словно в бреду, он оделся, вышел и беспокойно слонялся туда-сюда, не находя никакого дела. Наконец Анна вынуждена была напомнить ему: «Не сегодня ли ты собирался на мельницу намолоть муки?»

Долго ли, коротко ли, Энок собрался. Проводив его, Анна вернулась домой с давящим страхом в груди: «Боже, помоги и утешь нас», — неужели Энок так и не оставит своих тяжких раздумий?

…Усадьба Хове располагалась на самом верхнем гребне холма, возвышавшегося над широкими равнинами на юго-востоке, словно круглая, окаменевшая волна.

Три семьи жили на хуторе в низких одноэтажных домиках. Энок жил западнее всех, его постройки стояли новые и просмолённые. Прямо под окнами его дома протянулась дорога; на той стороне дороги, как раз напротив окна большой комнаты, располагался «сад»: несколько старых деревьев, в основном рябины, и большая старая ива, тянувшая ветви к северо-западу.

К низу от гряды холмов на южном склоне лежали возделанные участки земли, поля, луга и коровьи выгоны, изрезанные вдоль и поперёк каменными изгородями. Распаханные участки доходили до реки и торфяных болот, к югу от них тянулась Рамстадская пустошь, широкая и чёрная, до самого горизонта.

По склону холмов Брекке на западе неслась белым потоком река Скаре, яростно шумя, вращая колёса мельниц и водяных машин, а дальше извивалась тихим ручейком, протекая через болотца прямо к усадьбе Хове. Там она огибала гряду холмов, и её течения хватало обитателям усадьбы, чтоб поставить мельницу. Энок держал свою мельницу подальше к северу от своей целины, где кончалась запруда, на сооружение которой ушло целое лето.

Здесь Энок сушил и молол зерно.

Погода выдалась мерзкой: падал крупный, обильный дождь со снежными хлопьями. Зябкой и одинокой казалась мельница. Вокруг неё вересковая пустошь была усыпана маленькими круглыми холмиками; дальше к северу — болота и озёра Хейаланда, окружённые жёстким, длинным камышом. Чуть ниже, посреди равнины, находилась усадьба Хейаланд, старая и потемневшая; дома и постройки словно пытались заползти под землю, спрятаться под своими низкими торфяными крышами. С давних времён говаривали, будто здесь водились привидения — после того как один из обитателей усадьбы повесился. И больше ничего вокруг — только пустошь и болота, болота и пустошь, и среди них — россыпи домиков, выглядывающих из-за холма и словно прячущихся за ним. Сквозь дождевую завесу проглядывали усадьба Осе и белая церковь на северо-востоке.

К вечеру распогодилось, холодно-серое небо прояснилось, засияло стальным блеском, бледно-голубые облака плыли над морем к западу. Воздух наполнился шумом речной воды.