Минус тридцать

Что нам, здоровым мужикам, восемь километров, тем более что места замечательные. Ты была в беломошных борах? Представь хвойный лес без подлеска, весь выстланный белым мхом, наползающим на высоту человеческого роста на деревья. Лес светится! А строевой лес! Я не представлял, что сосны могут быть такими высокими, такими стройными, и лишь на самом верху, подпирая небо, несколько корявых веточек, на которых даже цвет хвои не улавливается. Но когда к исходу следующего дня мы, несколько поплутав, вышли на трассу, нам было не до красот природы!

– Вот видишь, – рассмеялась Алла, – и у тебя конец плохой!

– Во-первых, какой же он плохой? – не согласился Манецкий. – А во-вторых, кто тебе сказал, что это конец? Вернулись мы в Москву и уже на второй день затосковали – очень уж хорошо мы погуляли на Севере. Тут Борецкий и говорит, у вас, дескать, на договоре деньги немереные на командировки пропадают, давай на Камчатку слетаем, у меня там друг в институте вулканологии работает, давно не виделись. А мы с Серегой на Камчатке ни разу не были. Летим…

Алла то восхищалась описанием красот камчатской природы, то смеялась над их приключениями, а Виталий, улыбаясь, обнимал ее за плечи, все теснее прижимая к себе.

* * *

Пришел черед Аллы.

– А у меня позапрошлое лето было хорошее! Я немецкий язык начала учить… Почему немецкий? Тогда только-только стал входить в моду игровой способ обучения, а мне как-то скучно стало в жизни, надо было чем-то себя занять, и о Хайле я тогда узнала, помнишь, я рассказывала, он ведь три иностранных языка знал, ну да, четыре, а я чем хуже, хотела французский, но таких курсов не было, только английский и немецкий, английский я вроде как знаю, так и оказалась на курсах немецкого.

Группа подобралась – один к одному, как притерлись, так чего только не выдумывали: и хороводы водили, и Герасима судили за утопление Муму, и «Разбойников» Шиллера ставили, хотя содержание знал только один человек, и тот весьма приблизительно. Но к концу года, к лету, то есть, шпрехали как дети, легко и непринужденно, не задумываясь о названии используемых нами грамматических конструкций, более того, не имея представления об их существовании. Жаль было расставаться!

Ясно было, что без практики весь приобретенный навык забудется. А тут Олимпиада, иностранцев понаехало, конечно, меньше, чем ожидалось, но все равно переводчиков с разговорным немецким не хватало, и нам через Катюшу, нашу преподавательницу, предложили поработать. Я согласилась, приставили меня к одной семейной паре из Ганновера, лет под шестьдесят обоим, симпатичные, он – круглый, жизнерадостный и шумный, она посуше, но тоже бойкая, классические типы, даже имена классические – Курт и Эльза. Затаскали меня по Москве, я без ног каждый день – им хоть бы что, любопытные, все им расскажи, я даже, грешным делом, подумала поначалу, может быть, шпионы, но потом решила, что нет, не шпионы, им просто интересно, да, к тому же, если какое подозрение было бы, то, поди, нашли бы штатную переводчицу.

Но самое интересное началось потом. Я ведь из-за чего еще на эту работу согласилась – у них была запланирована поездка по стране, небедные, видно, люди, могли себе позволить. А я что видела? Питер, Юрмалу да Ялту, вот и соблазнилась. Приезжаем в Волгоград, это он так пожелал, ходим по городу, он все хлопает себе по бокам и приговаривает: «Майн Гот, как все изменилось!» Тут до меня дошло, что он там воевал во время войны. Нет, ты представляешь? Обо мне забыл, все жене рассказывает, как было, она это, поди, миллион раз слышала, но здесь все-таки на месте, легче представить, тоже охает да ахает, особенно, когда он показал, до какого места они дошли и сколько до Волги оставалось. Честно говоря, немного, я сама удивилась, как-то никогда не задумывалась, долдонят чего-то и долдонят, а вот так вживую – впечатляет.

Потом в Сухуми поехали. Только прибыли, опять охи-ахи, опять «Майн Гот!», но теперь уже с присказкой, что ничего не изменилось, почти не изменилось. Он, оказывается, там сидел, когда в плен попал. Конечно, не сидел, работал, строили они там что-то, институт какой-то, он показывал, я уж не помню. И вот пристал Курт ко мне, найди, из-под земли достань ему некую Оксану, поварихой у них в лагере работала. Даже фамилию правильно выговорил, это через тридцать пять лет-то! Правильную, но девичью.

Не поверишь – нашли! Тихая улочка на окраине, большой каменный домина с деревянной верандой по периметру, дворик с настоящими мандариновыми деревьями. На наш зов выходит тетка, поперек себя шире, на грани пенсионного возраста, Курт с криками: «Это она! Я узнал ее!» – естественно, на немецком языке, бросается к ней лобызаться. Я с трудом могла поверить, что он узнал ее, ведь в его описаниях она была раза в три меньше, но что самое удивительное – и она его узнала! Когда он с земли поднялся после ее легкого отпора от неожиданности.